Читать книгу "Запойное чтиво № 1 - Александр Крыласов"

— Чтоб у тебя язык отсох! Чтоб у тебя внуки на Шрека были похожи! Чтоб у тебя…

Ну, и так далее. «Мне поездка, вообще, в семнадцать тысяч обошлась», — подумал про себя Лёня, но благоразумно промолчал, ему не улыбалось выслушивать оскорбления в свой адрес. Склока так же быстро гаснет, и под потолком вновь реют ангелы.

— А вы обратили внимание, на улицах совершенно нет собачьего дерьма! Раньше шагу нельзя было ступить, чтобы не вляпаться!

— Кризис, хоть что-то в нём есть хорошего.

— А мы не могли с вами в московском кафе встречаться?

— Нет уж, увольте. За границей, когда ты заходишь в кафе, словно попадаешь в гости, к своим, где тебя ждут и где тебе рады. А у нас чувствуешь себя, как диверсант в тылу врага. Так и ждёшь, что тебя облают, плюнут в кофе или, в лучшем случае, обдерут, как липку.

— А вы не были в Турции?

В воздухе вновь слышится запах озона.

— В Турляндию не поеду ни за что! Там туристы только и делают, что жрут! Жрут и жрут! Хавают и мечут! Лопают и хомячат! Как с голодного края! Париж — другое дело, кругом культура.

— Знамо дело.

Лёня пил Париж, пил как выдержанное вино, мелкими глотками, медленно и самозабвенно. Пил его под ярким солнцем и под моросящим дождём, под звон колоколов и шелест Сены, под запахи кофе и круасанов. Перед отъездом, Куприянова занесло в неблагополучный район, он хоть и находился под впечатлением от столицы Франции, обратил внимание, что дома становятся всё безобразнее, а негры всё выше. Вдруг из-за спины возник смуглый парень в футболке бразильской сборной. Он гостеприимно наступил Лёне на ногу и закричал:

— Footbol! Brasilia! Champion!

— Лёня остановился, не понимая, чего от него хотят. Латинос продолжал наседать:

— Amigo! Frend! Are you from?

— Раша, — выдавил из себя Куприянов, — СССР, Бразилия — дружба навек.

Парень начал приплясывать вокруг Лёни и показывать, наступи, дескать, и ты мне на ногу. «Надо же, совсем, как у нас», — ещё подумал Куприянов и отдавил бразильцу, или кто он там, пыльную лапищу. Парняга напоследок обскакал вокруг Лёни и скрылся в толпе. «Сколько же в мире сумасшедших, — ещё подумал про себя Куприянов, но игла сомнения уже кольнула его в сердце — на психа чувачок похож не был, в его нанайских плясках угадывался неведомый доколе смысл. Лёня ощупал нагрудные карманы — лопатника не было. Сердце тут же покатилось вниз и застряло в области подошв. Колени Куприянова подогнулись, во рту стало сухо и тревожно, в затылок ударил залп адреналина, так что окружающие дома и деревья утратили чёткость и побагровели.

— Ворюга! — завопил Лёня и обомлел.

До него внезапно дошло, что в кошельке были все его деньги, а, главное, загранпаспорт сроком на десять лет и шенгеном на год. Потеря такого документа была сравнима с утратой среднего пальца правой руки. То есть, в ближайшие месяцы можно смело забыть о путешествиях, а палец, вместо того, чтобы показывать оставшимся домоседам придётся использовать в иных, сугубо мирных целях. Хорошо, что неведомые доброхоты указали Лёне кафе, куда скрылся воришка. Куприянов ворвался в кафе, как Свирепый Гарри в любимый салун, глаза его горели праведным огнём, из ноздрей валил дым. Ворюга задёргался, замельтешил, пытаясь уйти от возмездия, но Лёня настиг его и схватил за плечи. А дальше получилось уже автоматически: Куприянов потянул на себя плечи противника и резко двинул коленом. Удар пришёлся нечистому на руку прямо в солнечное сплетение, тот стал хватать воздух ртом и пучить глаза, как будто Лёня наградил его базедовой болезнью. Парижане и гости столицы дружно зааплодировали, чувствовалось, что они тоже не против съездить карманнику по ушам, но пресловутая толерантность одержала вверх, и суд Линча не состоялся. Воришка протянул Лёне бумажник, Куприянов испытал непреодолимое желание повторить «солнечную процедуру», но тоже сдержался. Он не хотел, чтобы россиян упрекали в излишней жестокости.

Хоть Лёня никому и не рассказывал про своё приключение, все русские постояльцы гостиницы были уже в курсе. Мужчины жали ему руку и предлагали выпить на брудершафт, женщины поощрительно щурились, и даже дети показывали на него пальцем. Неведомым образом слухи о парижском инциденте доползли и до родного города, так Лёня стал местной знаменитостью. Теперь его выставки сопровождали наплыв посетителей и шумиха.

— Чья это выставка?

— Как чья?! Самого Куприянова!

— Какого Куприянова?

— Как, какого?! Того самого, который карманника в Париже отоварил!

— Банду карманников, — поправлял «свидетель расправы», — он там пятерых на локоть намотал.

— Да, — подтверждал ещё один «очевидец», — три челюсти им сломал и десять рёбер. А одному, вообще, башку проломил.

— По виду, вроде, не скажешь.

— Он в ВДВ служил.

— А-а-а.

— Ну и как, уходят у него работы?

— Улета-а-ают.

— Свезло Лёне, — завистливо вздыхали живописцы, ища глазами, кому бы тоже начистить рыло, — на ровном месте свезло. Такую славу за деньги не купишь, нужен скандал, а ещё лучше мордобой. Можно и в Москве, но лучше в Париже.

Утренняя дрожь

Вы знаете, что такое утреннее дребезжание? Нет, вы не знаете, что такое настоящие дрожь и дребезжание. А это состояние организма, словно вас загрузили в барабан стиральной машины, но вместо порошка засыпали туда гвоздей и канцелярских кнопок, потом покрутили, как на центрифуге, потрясли, будто в шейкере и, наконец, выполоскали и высушили.

Вот Анатолий Анатольевич Кондаков, старший менеджер «Мураторга» сорока двух лет от роду, прекрасно знал, что такое утреннее похмелье и каким дребезжанием оно сопровождается. Толик Кондаков с рождения демонстрировал всем свою активную жизненную позицию. В три года он уже верховодил в песочнице, у него была самая яркая, пластмассовая машинка и самый большой совок. В пять лет, когда родители отказались купить ему набор оловянных солдатиков, Толян твёрдо решил стать богатеем и от этого намерения никогда не отказывался. Он хорошо учился в школе, неплохо в институте и, не страдая юношеской ерундистикой, сразу рванул в менеджеры продуктовой компании. Кондаков быстро вскарабкался до должности старшего менеджера и принялся скирдовать денежные знаки. Будем объективны: работа в компании была невыносимой и опустошающей, и за десять тысяч евро в месяц Толику приходилось несладко. Стресс он, как водится, снимал с помощью литра виски и тарелки квашеной капусты. К сорока годам организм Кондакова после подобной «ковбойской» диеты начал барахлить и пробуксовывать. Анатолий Анатольевич просыпался в четыре утра от ужаса, что к восьми не успеет протрезветь.

— Какой дурак додумался устраивать генеральное совещание по понедельникам в восемь утра?! — бушевал Кондаков, лупцуя подушку кулаками.

— Ты же и додумался, — укорял его внутренний голос, — чтобы всех пьянчуг в «Мураторге» выявить.