Читать книгу "Любовные секреты Дон Жуана - Тим Лотт"

Господи, иногда так хочется стать гомосексуалистом.

– Посмотри на себя, Спайк. Что случилось?

Не переводя дыхания, я вываливаю все сразу, огромный ком боли и ярости, страдания и смущения.

– Дело не в деньгах. Я готов заплатить, сколько потребуется. Но это так жестоко, и это никогда не кончится. И даже сейчас я уверен, что это не конец. Через неделю или две выплывет что-то еще, с договором или без. Она все время играет не по правилам. Она просто так не отпустит меня. Ей лучше заставить нас всех страдать, чем отпустить меня. По крайней мере, сделать так, чтобы я ненавидел ее, – ей нужна хоть какая-то реакция. Она не может вынести безразличия. Она скорее разнесет все вокруг себя, чем согласится посмотреть правде в глаза. Это так глупо, так несправедливо.

Мартин не сводит с меня своих больших карих глаз. Я отпиваю немного коктейля. Он холодный. Наконец Мартин начинает говорить:

– Твоя проблема в том, что ты превращаешься в женщину.

– Что ты имеешь в виду? – Я смотрю на него удивленно.

Он улыбается. У Мартина есть потрясающее умение довольно жестко критиковать, не обижая. Он – одушевленный вариант моего ванильно-шоколадного коктейля.

– Ты превращаешься в несчастную жертву. «Ах я, бедный маленький мальчик, какие они злые и нехорошие, ох-ох-ох, как несправедлив мир».

– И что?

– А то, что ты забываешь первое правило взрослой жизни.

– Какое же?

Он смеется и обнимает меня за плечи.

– Бога нет.

Я киваю, признавая обычно игнорируемую, но неумолимую истину, и изображаю подобие улыбки. Конечно, я знаю, что Бога нет, но как бы и знаю, и не знаю. Его место остается вакантным. Детская жажда справедливости.

– Забыл.

– Человек способен на все, чтобы получить то, чего хочет. Когда речь идет об этом, когда на кон поставлено выживание, сам человек, его сущность, он не остановится ни перед чем. Для Бет это вопрос жизни и смерти, ей нужно взять верх над тобой, ведь ты ее бросил.

– Я не бросал ее. Это было наше общее решение.

Он убирает руку с моих плеч и отпивает кофе. Смотрит на часы – Мартин вышел на обеденный перерыв.

– Да ладно, Спайк. Не бывает развода по обоюдному согласию.

– Нет, правда, мы…

– Как это было?

– Я не знаю.

– Напрягись. Попробуй вспомнить.

– Кажется, я спросил ее… спросил, что для нее важнее в браке: я или Поппи.

– И она сказала – Поппи.

– Но дело даже не в этом. Дело в том, как она это сказала, как произнесла «Поппи». Так, будто у нее никогда не было сомнений, что Поппи, очевидно, гораздо важнее, чем я, что моя роль сомнительна по сравнению с Поппи. Для меня это не было новостью – я видел, как скукожились и иссохли наши отношения после рождения Поппи, после того, как я, в каком-то смысле, стал не нужен. Все дело в том, как она это сказала. С каким-то… легким презрением, что ли. А может, и не с легким.

– А потом?

– Потом я сказал: «Тогда, может быть, нам не имеет смысла оставаться вместе, если я не так много значу для тебя».

– А потом?

– А потом она сказала: «Ты рассуждаешь, как ребенок». Она всегда называла меня ребенком. Стоило мне не согласиться с чем-то или подвергнуть сомнению ее точку зрения, она просто низводила меня до низшего уровня – называла ребенком.

– А потом?

– Потом… потом я не потерял самообладания.

– Ты не потерял самообладания?

– Тогда я и понял, что все кончено. Потому что каждый раз, когда она пыталась уничтожить меня таким способом, пыталась обезличить, я всегда выходил из себя. Этого она и добивалась. Так она доказывала свою правоту. Что я как ребенок. В тот раз я был холоден. И спросил: «Ты все еще любишь меня?» Она ничего не сказала. Я настаивал: «Ты можешь ответить? Ты все еще любишь меня?»

– И что она?

– Ничего. Пожала плечами. И ушла играть с Поппи. Тогда я пошел наверх и стал собирать вещи. Что-то у меня внутри сломалось. И я собрал вещи.

– Так значит, все-таки ты ее бросил.

– Только формально.

– Почему ты не сказал, что любишь ее?

– Зачем? Как я могу ее любить? Как ребенок может любить жену?

– Она хотела, чтобы ты это сказал. Она боялась признаться, что любит тебя. Женщины проверяют мужчин, подвергая их испытаниям. Они считают, что могут проверить, действительно ли их любят. Она хотела, чтобы ты первый сказал это. А потом сделала все, чтобы ты ее возненавидел.

– Зачем?

– Не знаю. Просто они так делают. Они странно устроены.

– А я хотел, чтобы она это сказала. Тогда бы я сказал…

– Что бы ты сказал?

– Не знаю.

– Все равно, думаю, теперь уже поздно.

– Я тоже так думаю.

Я взболтал коктейль, решая, не заказать ли еще один. Мартин смотрит в окно – у него способность выпадать из разговора. Он не бывает целиком и полностью с вами. Однако при этом ничего не упускает.

– Мартин, но если люди никогда не расходятся то обоюдному согласию, то как же вы с Элис?

Он щурится, ерзает на стуле, потом возвращается разговор.

– Здесь ты, возможно, прав.

– Получается, что ты ее бросил.

– Ну… Знаешь, все гораздо сложнее.

– Разве? Так ты бросил ее или нет?

Теперь уже Мартин смотрит на меня с любопытством.

– Не понимаю… почему это тебя так интересует, Спайк.

Я и сам не понимаю. Теренс был бы мной недоволен. Учитывая, что ответ очевиден.

– И все же… Ты ее бросил?

– Э-э… Как сказать…

– Если бы ты предложил ей переехать к тебе и завести ребенка, она бы осталась?

– Я… Она бы осталась, если бы я дал ей такую возможность. Да. Думаю, что она бы осталась.

– Тогда ты ее бросил.

– Я ее бросил. Да.

Наступила очередь Мартина задумчиво смотреть в чашку. Он переживает скорее легкую ностальгию, чем чувство потери. Все его негативные эмоции кажутся невинным подобием настоящих переживаний: ярость – это легкое раздражение, боль – всего лишь недомогание, гнев – плохое настроение. Все какое-то приглушенное, в другой тональности.

Мартин ищет женщину, которая согласилась бы принять равнодушие в долгосрочной перспективе и не пыталась бы превратить его в человека с обычными эмоциями. И которая не была бы зациклена на детях – одного ребенка достаточно. Мне не хочется подписываться под расхожим мнением о том, что мужчины – большие дети, но Мартин – ребенок, и всегда таким будет. Ему необходимо, чтобы жизнь не переставала быть легкой, – так что никаких детей, никаких уз. Никакого балласта.