Читать книгу "Мои воспоминания о войне. Первая мировая война в записках германского полководца. 1914-1918 - Эрих Людендорф"

Очень часто вину за беды и невзгоды, выпадавшие на долю немецкого народа, целиком возлагали на меня. Так, меня посчитали ответственным за ошибки и просчеты со снабжением населения продовольствием, хотя я к этой проблеме не имел абсолютно никакого отношения. Точно так же обстояло дело и с законом о свободе собраний, лежащим вне сферы моих компетенций. Когда зимой 1916/17 г. в стране возникла острая нехватка угля и перебои с подачей транспортных средств, виноватым вновь назвали меня, хотя для облегчения положения я даже распорядился откомандировать с фронта на угледобывающие предприятия всех горных инженеров. Никто и не подумал поблагодарить меня за это или хотя бы упомянуть в печати.

В условиях давившей на меня огромной ответственности я искренне желал скорейшего прекращения враждебности и довольно часто высказывался в этом смысле. Однако нам был нужен мир, обеспечивавший Германии свободное процветание, иначе бы все наши жертвы оказались напрасными. На мой взгляд, единственной предпосылкой для заключения мира могла служить откровенная готовность противника к мирным переговорам. Односторонние заявления о нашем стремлении к прекращению войны я считал весьма опасными.

Я прекрасно сознавал, что до подлинного мира было еще очень далеко, сколько бы мы о нем ни говорили и как бы горячо ни желали. Пацифистская идея примирения использовалась многими в качестве оружия против нас, причем среди этого контингента было немало таких, кто действовал, искренне веря в свою правоту. Но думала ли противная сторона точно так же, как наши пацифисты? А если нет, то понимали ли эти люди, что, неоднократно во всеуслышание заявляя о нашей готовности в любой момент заключить мир, они причиняли Германии громадный ущерб, подрывая боевой дух нашего народа, ослабляя его сопротивляемость врагу? Наши пацифисты лишь усилили среди немцев страстное желание мира, не сделав противника уступчивее, и тем самым затруднили достижение подлинного мира на приемлемых для нас условиях. Государства Антанты своевременно распознали складывавшуюся в Германии ситуацию и извлекли из нее выгоду, а ОКХ не смогло использовать имеющиеся в его распоряжении средства, чтобы сделать врага более покладистым. Несмотря на присущий им идеализм, именно эти люди повинны в постигшем Германию несчастье!

В действиях наших противников я не усматривал ни малейших признаков, указывавших на их стремление к миру. Всякие рассуждения на этот счет, в печати или в устных беседах, не соответствовали истинному положению вещей. Германское правительство ни разу не продемонстрировало главному командованию реально существовавшую возможность заключения мира.

Разумеется, такой мир, какой мы теперь получили, Германия могла иметь в любой момент. Но какой рейхсканцлер, какой государственный деятель или просто реально думающий немец, заботящийся о благе нации, согласился бы на это? Не только военные, но и большинство немецкого населения отклонило бы подобный мир, пока чувствовало себя достаточно сильным, чтобы продолжать борьбу. Уверенность в собственных силах и способностях должна была бы придать государственным мужам решимости и помочь войскам добыть победу и избавить отчизну от горечи поражения со всеми сопутствующими несчастьями. Враг не оставлял нам выбора, наши желания ничего не значили. Только после военного поражения противника дипломаты могли вести речь о примирении.

Четыре года я и генерал-фельдмаршал фон Гинденбург работали вместе в гармоничном единстве. С глубоким удовлетворением констатировал я, что он стал для немецкого народа олицетворением справедливого воина и предвестника победы.

Генерал-фельдмаршал милостиво позволил мне разделить с ним его славу. Он выразил это особенно проникновенными словами 2 октября 1917 г. во время торжеств по случаю его семидесятилетия.

Роль полководца сопряжена с колоссальной ответственностью как перед всем миром, так – что еще тяжелее – перед своим войском и собственным отечеством. В качестве первого генерал-квартирмейстера я полностью разделял данную ответственность. В любое время я готов отчитаться за свои действия.

Совпадение наших взглядов по вопросам стратегии и тактики стало прочной основой для плодотворного и доверительного сотрудничества. Обычно, после всестороннего обсуждения проблемы с подчиненными сотрудниками, я коротко и четко докладывал генерал-фельдмаршалу суть замысла и порядок проведения очередной военной операции, сопровождая доклад конкретными предложениями по существу.

С особым удовлетворением отмечаю, что генерал-фельдмаршал всегда – начиная с Танненберга и вплоть до моего ухода с военной службы в октябре 1918 г. – соглашался с моими выводами и безоговорочно подписывал составляемые мною проекты приказов.

У нас была также одинаковая точка зрения на эту войну и обусловленные ее характером требования. Не расходились и наши мнения относительно условий мирного урегулирования вооруженного конфликта. Как и я, генерал-фельдмаршал стремился обезопасить немецкий народ от новых нападений в будущем и последовательно боролся за достижение этой цели. И славные дела генерал-фельдмаршала фон Гинденбурга глубоко проникли в сердца подавляющего большинства немцев. Я испытывал к нему глубокое уважение, верно служил ему, ценил его острый ум, беззаветную преданность кайзеру и чувство долга перед родиной.

Целью моей жизни была работа во имя благополучия отчизны, кайзера и вооруженных сил. Целых четыре года я жил только войной. Пока я командовал войсками на Восточном фронте, мой распорядок дня определялся складывавшейся военной обстановкой. Обычно с 6 или 7 часов утра и до позднего вечера я находился в своем рабочем кабинете.

В спокойные дни, будучи первым генерал-квартирмейстером, я приходил на службу в 8 часов утра. Примерно через час появлялся генерал-фельдмаршал, и мы коротко обсуждали положение на фронтах, наши ближайшие планы и текущие вопросы. В 12.00 мы докладывали его величеству кайзеру. Точно в 13.00 – обед, продолжавшийся полчаса или три четверти часа; в 15.30 я снова был в своем кабинете, в 20.00 – ужин, затем полуторачасовой отдых и вновь работа до 12 или часу ночи.

Этот распорядок нарушался лишь в редких случаях. Во время коротких отпусков (три-четыре дня) мне также приходилось заниматься служебными делами. Со всеми важными участками фронта и командующими войсками союзников поддерживалась телефонная и телеграфная связь. Сообщения из армий поступали регулярно утром и вечером, о всех необычайных происшествиях меня информировали немедленно. Постоянное и непосредственное ощущение бушевавших на широком пространстве ожесточенных сражений давило тяжелым грузом на нервную систему, но ОКХ должно было в любой момент иметь четкое и ясное представление о положении дел на всем протяжении гигантского фронта. Слишком часто из-за отсутствия нужных резервов приходилось спешно принимать важные по своим последствиям решения.

На первом плане всегда были вопросы руководства войсками, обеспечения армии всем необходимым и увеличение военно-производственного потенциала страны.

При моей рабочей загруженности и огромной ответственности мне нужны были в качестве помощников люди самостоятельно думающие и откровенно высказывающие свое мнение, что они и делали порой в довольно резкой форме. Наша совместная работа зиждилась на полном взаимном доверии. Мои ближайшие сотрудники были верными и преданными офицерами, преисполненными высочайшего чувства долга. Разумеется, последнее слово всегда оставалось за мной и решение принимал я лично в силу данных мне полномочий. Война часто требовала быстрых действий. Однако в моих решениях отсутствовал всякий произвол, и если мне когда-либо приходилось поступать вопреки предложениям моих подчиненных, то в этом не было ничего для них обидного. Когда возникали разногласия по тем или иным вопросам, я обычно старался по достоинству оценить различные мнения. Меня радует уважение и слава, которыми заслуженно пользовались мои сотрудники.