Читать книгу "Индия. Записки белого человека - Михаил Володин"

Имя для подруги я придумал незадолго до отлета в Индию и очень им гордился. Оно было образовано из ее инициалов и одновременно подчеркивало долгоиграющую сущность наших отношений: пластинка была донельзя заезженная, но продолжала крутиться.

Мы добрались до Манду ранним вечером: в долине уже сгущался сумрак, а по верхушкам холмов все еще катилось тягучее закатное солнце. Город Манду оказался крошечной деревушкой на вершине холма. Тут и там виднелись развалины древних каменных дворцов, но нам было не до них — надо было устраиваться на ночлег. Водитель Саид ткнулся в одну гостиницу, в другую — мест нигде не было. А и были бы, ничего бы не изменилось: всю дорогу от Аурангабада я пытался поменять стодолларовую купюру на рупии, но не преуспел. Так и ехал, бестолково зажав ее в кулаке.

И вот в результате моя прекрасная подруга спит с истерзанным телом и страданием на лице. В окне виднеется расчерченный в ржавую клетку баобаб. На его верхушке лежит серое влажное небо. Дерево на фоне неба кажется черным, и в комнате тоже темно. В довершение снаружи отвратительно пахнет паленой ветошью. И все же грех жаловаться! «Кингс-отель» оказался единственным местом, где нас пустили переночевать в долг, поверив, что утром мы принесем восемьдесят рупий за ночлег. Жилище стоило своих денег: пол был глиняным, возле окна стоял сложенный из кирпичей топчан, на который LP бросила одеяла, в дальней стене виднелась кокетливая арка, в основании которой устрашающе зияла черная, уходящая в землю дыра. Место служило одновременно туалетом и сливом при умывании.

— Захотите помыться, зовите мальчика. Ведро воды — пять рупий, — равнодушно сказал хозяин и закрыл за собой дверь.

Мы поспешили выбраться наружу. Светило зависло над ущельем, отделявшим Манду от соседнего холма. Камни и деревья отбрасывали тени, обрывавшиеся в самых неожиданных местах. Пошарив взглядом, можно было отыскать их продолжение на каком-нибудь уступе в глубине пропасти, потом — на следующем. И дальше, дальше… Казалось, падая, тени насмерть цеплялись за всякую неровность — рвались на части, но не разжимали мертвой хватки. Мы и сами были словно эти тени: давно следовало разъехаться и жить порознь, но вот хватались друг за друга, страшась упасть и потеряться навсегда. Поездка в Индию и была последней попыткой удержаться рядом.

Мы сидели на каменной скамье, поставленной здесь неизвестно в какие стародавние времена, и молча смотрели на закат. Внезапно LP поднялась, сделала шаг и, устроившись на краю обрыва, свесила ноги над пропастью. У меня перехватило дыхание. Она курила, а я боялся жестом или звуком нарушить шаткое равновесие.

— И кому ты что доказываешь? — только и спросил я, когда она, стрельнув окурком в пропасть, вернулась ко мне. Дальше мы так же молча шли, держась за руки, сквозь быстро опустившуюся ночь под неузнаваемыми созвездиями. На ночлег устраивались в темноте.

Я поправляю одеяло, еще раз вглядываюсь в размытое сумраком, насупленное лицо LP и, стараясь не шуметь, выхожу наружу. Прямо за дверью кто-то сидит. Не сразу понимаю, что это живое существо, — фигура упрятана в брезентовый балахон, головы вовсе нет. Только по струйкам дыма, сочащимся сквозь складки капюшона, можно догадаться, что содержимое мешка курит. Вот откуда так мерзко пахнет! Я инстинктивно морщусь и против собственного желания здороваюсь с бродягой. Есть в этом что-то неправильное, приветствовать незнакомого человека, который заранее тебе неприятен. Это всё комплексы, издержки воспитания! Из капюшона на меня смотрят пожухлые невыразительные глаза. Их обладатель неторопливо затягивается крошечной коричневой сигареткой (я еще не знаю, что это «бидис»[2] — обычное курево для малоимущих, а не разновидность марихуаны) и на выдохе спрашивает по-английски:

— Вы русский?

— Как вы догадались? — отвечаю я вопросом на вопрос, неприятно удивленный проницательностью человека из мешка.

— У вас красивая девушка! — говорит незнакомец на ярко выраженном кокни и из своего укрытия смотрит мне в глаза. — Как вас сюда занесло?

Мне хочется уйти, но я не двигаюсь с места. Человек из мешка ритмично, словно в такт неслышимой музыке, качает головой, и капюшон тоже покачивается. Из его темного жерла змеится дым, и я не могу отвести взгляда от этого колеблющегося марева, скрывающего глаза бродяги. Почему я отвечаю на его вопрос? Почему рассказываю о себе?

В Манду мы попали случайно. Сидя в гостиничном номере в Аурангабаде и разглядывая карту, я набрел на двусмысленное название. «А хочешь в Манду?» — безрадостно предложил я LP, сделав ударение на последнем слоге. Нам предстояло просидеть в унылой привокзальной гостинице полтора суток — ближайший поезд в сторону Индора отправлялся к вечеру следующего дня. От невыносимости ожидания я и погрузился в изучение карты. LP на предложение не отреагировала. В следующий раз странное название прозвучало в тот же день ближе к вечеру, когда я, поддавшись на уговоры хозяина турбюро, чернобрового джигита в белоснежном костюме, согласился взять напрокат машину с водителем и принялся расспрашивать о маршруте. Джигит уверенно разъяснил, что к вечеру первого дня водитель Саид привезет нас в Манду — древний город любви, а дальше мы последуем по маршруту на Санчи, Кхаджурахо, Бандавгарх и вернемся в Аурангабад. Вторичное упоминание режущего слух слова я воспринял как перст судьбы и подписал договор на десятидневную аренду автомобиля с многообещающим названием «амбассадор». Напоследок я поинтересовался у хозяина турбюро, говорит ли водитель по-английски.

— Процентов на шестьдесят говорит, — склонив голову набок, доверительно сообщил мне джигит. — Зато понимает на все сто!

На том мы и расстались. Увидев поутру машину, абрисом напоминавшую 402-й «москвич», и застывшего в полупоклоне у приоткрытой дверцы араба, мы с LP пришли в состояние необузданного веселья и почувствовали себя отъявленными колонизаторами. На арабе был такой же белоснежный костюм, как на его хозяине. Из нагрудного кармана торчал крошечный цветок, а над верхней губой призывно топорщились стрелки усов. Можно было подумать, что он пришел на первое свидание. Впечатление портила лишь намотанная вокруг шеи несвежая тряпка. При нашем появлении араб склонился еще ниже и почтительно — больше того, подобострастно! — ждал, когда мы отсмеемся и усядемся в машину, чтобы закрыть за нами дверцу. Впрочем, вскоре стало понятно: если он и стремился завоевать чье-то сердце, то лишь мое — на LP, как на существо низшее, он демонстративно не обращал внимания.

— Саид простудился, ему трудно говорить, — на прощанье сообщил джигит. — Пощадите его горло, и да будет вам Аллах опорой в пути!

Автомобиль зарычал, дернулся и помчался прочь из Аурангабада. Если дорога была свободной, то Саид ехал со скоростью тридцать миль в час, но такое случалось редко. Чаще мы плелись за очередной телегой с мулом, не имея возможности обогнать ее — навстречу непрерывным потоком шли грузовики и такие же, как наш, «амбассадоры». В Манду мы добрались на закате.

…А еще бывает, проваливаешься в забытье — и нет тебя. Потом выползаешь на свет и становится не по себе: где был — не помнишь, сколько времени отсутствовал — не ведаешь. Как подводная лодка, крутишь перископом — туда-сюда, туда-сюда, но ни там, ни тут нет тебе никакой подсказки. И становится страшно, словно кто-то другой прожил кусок твоей жизни и оставил на ее поверхности следы своего пребывания. Вот тогда и понимаешь, как тонка и прозрачна мембрана, отделяющая твое «я» от чужого, как в сущности беззащитен ты сам перед остальным миром.