Читать книгу "Приключения Никтошки - Лёня Герзон"

А Вилка отвечает:

– Понимаю, да…

– Но я все-таки набрал скорость – и, слава богу, уехал.

– Ну, ты даешь!

– Да вот. Представляешь, каково?

– Представляю. Ну вообще круто!

И так Никтошка этому Вилке про свои приключения рассказывал. То это были полчища кузнечиков, напавших на него ночью, в другой раз – туча мух, от которых Никтошке пришлось с обрыва в реку нырять… Вилка узнал и как Никтошка на горном орле прокатился. Упал в орлиное гнездо, когда по горам лазил – вот орел его и понес. И как он на рыбе ездил. Купался себе в реке и не заметил, что нечаянно сел верхом на сома. А сомы-то, они бывают совсем бешеные, особенно, когда идут на нерест. А они как раз туда и шли.

– Представляешь, Вилка? – спрашивал Никтошка.

– Да уж, представляю себе. Наверно, страшно на соме ехать?

– Еще бы. У него морда такая усатая и огромная, что если он ее откроет… то есть, если он рот свой откроет, туда коротышка поместится легко, даже не один, а целых три.

– Ничего себе!

– Вот именно! Но я-то ему рот открыть не давал – держал его крепко за усы.

– Ну, ты даешь! И как это тебе только в голову пришло?

– Не говори, я и сам себе удивляюсь. Вообще-то я очень скромный, медлительный неповоротливый… ты ведь меня знаешь. Но когда нужно действовать – я прямо сам себя не узнаю. Становлюсь быстрый, как молния.

– Это точно!

– Вот я его за усы ухватил – и держу, не отпускаю. А он бесится, носит меня по реке – вдоль и поперек. Вначале вдоль понес, против течения. Со страшной скоростью. Думал – я его усы отпущу и упаду. Куда там! Я усы на руки намотал – и еду. Потом он устал, видно. Развернулся и по течению понес. Потом – поперек реки. Туда! Сюда! А я что? Мне хоть бы что. Хоть ты меня носи, хоть подбрасывай, хоть под воду на глубину уходи, хоть из воды выпрыгивай – я знай себе усы не отпускаю.

Один раз доктор Таблеткин заметил, как Никтошка сидит у окна и с кем-то разговаривает.

– С кем это ты тут разговариваешь? – спросил Таблеткин.

– Да так, ни с кем. Просто песенку насвистывал.

– А, песенку… а мне послышалось, что ты кому-то что-то говорил. Но Никтошкин друг Вилка сразу же исчезал, если кто-нибудь вдруг приходил. Никто, кроме Никтошки, с Вилкой знаком не был.

– Нет, это тебе только послышалось, – ответил Никтошка. – Ты же видишь, тут никого, кроме меня, нет.

– Может, ты сам с собой разговаривал? – спросил Таблеткин.

– Как это? – удивился Никтошка.

– Ну так. Некоторые коротышки – Знайка, например, разговаривают сами с собой.

– А как они это делают?

– А вот так. Зайка сам себе говорит: «Куда это запропастился мой звездный атлас?» – а потом сам себе отвечает: «Ты же, балда, сам его вчера астроному Звёздину отнес!»

На самом-то деле, Никтошка не с самим с собой разговаривал, как Знайка, а со своим другом Вилкой. Только Вилку никто никогда не видел. Он был невидимый. И разговаривать с Вилкой мог один только Никтошка. Зато Вилка был хорош тем, что если Никтошке хотелось с ним поговорить, он всегда был рядом. И всегда готов был его слушать. Чтобы поговорить с Вилкой, Никтошке даже не обязательно было открывать рот и говорить вслух. Можно было сказать про себя – Вилка все равно понимал, и Никтошка его понимал, когда Вилка говорил про себя. То есть, они могли общаться друг с другом мысленно. У них было то, что называется «телепатия». А если они разговаривали вслух, то Никтошка говорил и за себя, и за Вилку.

Но Никтошка не хотел, чтобы другие знали про Вилку, и он сказал Таблеткину:

– Нет, Таблеткин. Я пока до этого еще не дошел, чтобы самому себя балдой обзывать.

– Ну, тогда смотри, – сказал доктор. – Если вдруг заметишь, что сам с собой разговариваешь – обращайся прямо ко мне. Я тебя вылечу. У меня, знаешь ли, такое замечательное лекарство есть. Я тебе несколько уколов пропишу – поколю недельку, ну, может, две – не больше. И всё как рукой снимет.

От Таблеткиного предложения Никтошку передернуло. Но он постарался быть вежливым и сказал:

– Конечно, Таблеткин. Если только начну разговаривать сам с собой – сразу к тебе.

– Молодец! И если увидишь, что кто-нибудь другой сам с собой разговаривает – ты мне скажи. Может, коротышке помощь требуется, а он этого и сам не знает.

– А что, разве Знайка не знает, что сам с собой разговаривает?

– Раньше не знал. Пришлось мне его на магнитофон записать, чтобы он поверил. Я ему время от времени уколы назначаю. Тогда у него это реже проявляется.

– Что?

– Ну… разговоры с самим собой.

– А…

«Странно получается, – думал иногда Никтошка. – Видно ведь, что другим со мной интересно поговорить. Почему же со мной никто не дружит?»

Но с ним никто не дружил. Разумеется, кроме Вилки. Но Вилка же был не совсем настоящий коротышка. А если кто-нибудь из настоящих коротышек с Никтошкой заговаривал, то Никтошка почему-то старался как можно скорее закончить разговор и куда-нибудь убежать подальше. Вот и сейчас, поговорив немного с Таблеткиным, Никтошка поскорее улизнул из дома и помчался в лес. А ведь Таблеткину можно было рассказать про замечательную сказку, которую Никтошка недавно прочитал.

Это как раз была сказка про одного врача, который до этого был художником. Или, вернее, про одного художника, который потом стал врачом. А врачом он стал потому, что, оказывается, у него была волшебная рука. Если кто болел – он мог нарисовать, как больной выздоровел – и тот выздоравливал. У художника было такое сильное воображение, что оно побеждало любую болезнь. Допустим, коротышка заболел гриппом, а художник сразу же представлял себе, что этот коротышка здоровый. На лыжах катается и мороженое ест. И рисовал такую картину. И как только картина была готова, коротышка сразу же выздоравливал! Или если коротышка ломал ногу – стоило художнику нарисовать его с целой ногой, как перелом тут же заживал. В этой сказке даже ученый был, который открыл, почему от картин художника все выздоравливали. Но этот ученый разговаривал такими словами, которые Никтошке были непонятны. Какие-то длинные слова, начинающиеся на психофизи… а может, на психовизи… – и что-то еще там такое, о чем Никтошка понятия не имел. Интересно было бы Таблеткина об этом спросить – он наверняка знает.

Но общаться с другими коротышками было Никтошке тяжело. Он просто всегда ужасно стеснялся! Чувствовал себя таким неловким! После того, как поговорит с кем-нибудь, он все думал: «А вдруг я ему что-нибудь не то сказал? А прилично, вообще, такое говорить? А вдруг он обиделся? А вдруг я его чем-то задел?»

Например, если разговариваешь с поваром Кастрюлей – все время нужно думать, как бы не сказать что-нибудь не то про толстых. Или про тех, кто много ест. А если говоришь с Пустомелей – как бы не упомянуть тех, кто ничего не читал и пишет только печатными буквами. А у художника Мальберта такой кривой нос, что Никтошка всегда боялся – вдруг Мальберт как-нибудь поймет, что Никтошке его нос не нравится. А Никтошке на самом деле не ненравился его нос, а ему очень было Мальберта из-за этого носа жалко. «Тяжело ему, наверно, такой нос на лице носить», – думал Никтошка. И он боялся – как бы Мальберт не понял, что Никтошка об этом думает. Он даже старался не думать, если рядом оказывался Мальберт. Но, как назло: мысль о носе Мальберта начинала вертеться в голове – стоило Никтошке подумать, что эта мысль нехорошая.