Читать книгу "Необычайная коллекция - Бернар Кирини"

После недолгого молчания Гулд поделился со мной своим страхом: он очень боится, когда читает лекцию, что его настигнет синдром Фольсано. Он будет говорить, говорить, а слушатели — забывать его слова, по мере того как он их произносит. Но под конец Гулд вновь обретает душевный покой, слыша аплодисменты, с каждым разом все более бурные, которые опровергают его опасения.

ДЕСЯТЬ ГОРОДОВ (I)

Горан, в Силезии

В городе Горане говорят на трех языках; все три — производные от польского и очень похожи между собой. Их лексикон на девяносто процентов идентичен, как и все имена собственные; лишь спряжение заметно отличается — и то не у всех глаголов. То есть в принципе все три языка понятны любому поляку, который не обнаружит в них особых различий с исконным польским: в Горане, Варшаве и Катовице говорят grosso modo[1]на одном языке. Жители Горана, однако, друг друга совершенно не понимают. В этом городе все говорится и пишется одинаково на их трех языках, но в силу какой-то ментальной блокады каждый житель говорит только на одном и отказывается понимать другие. Выражаясь языком математики, Горан нарушает закон транзитивности: если Р — субъект, говорящий по-польски, a g1, g2 и g3 — три языка, на которых говорят в Горане, и Р одинаково хорошо понимает как g1, так и g2 и g3 (Р = g1, Р = g2 и Р = g3), то люди, говорящие на этих языках, также должны друг друга понимать (g1 = g2 = g3). Но в Горане это не так. Гулд описал мне кое-какие курьезы, вытекающие из этой абсурдной ситуации, после того как побывал там в прошлом году.

«В Горане все пишется на трех языках — названия улиц, вывески, меню — все. Но поскольку эти три языка почти идентичны, надписи чаще всего бывают одинаковы:

— на фронтоне мэрии можно прочесть «Merostwo, Merostwo, Merostwo», то есть «мэрия», но на трех языках;

— на автобусах, идущих до стадиона, написано: «Stadion, Stadion, Stadion»;

— в меню ресторанов: «Ryba, Ryba, Ryba» (рыба), «Kurczak, Kurczak, Kurczak» (курица), «Szynka, Szynka, Szynka» (ветчина);

— и так далее.

Отличаются слова крайне редко. Но если вдруг на вывеске не хватает слова на одном из трех языков, его носители впадают в панику и уверяют, что не понимают написанного, — хотя то же самое слово могут прочесть дважды! Однажды я повстречал человека, который искал больницу. Он стоял перед табличкой-указателем: «Szpital, Szpital». Казалось бы, все ясно, но увы: недоставало szpital на его языке. И он ничего не понимал, нервничал, лихорадочно листал словарь (в Горане их всегда носят с собой) и умоляюще взирал на прохожих, чтобы узнать, действительно ли «szpital» означает именно «szpital» на его языке.

В этих условиях, не стану скрывать, жизнь в Горане — то еще зрелище. На улице (ulica, ulica, ulica) люди обращаются друг к другу на трех идентичных языках, но при этом друг друга не понимают. На рынке (rynek, rynek, rynek) зазывалы расхваливают свой товар, повторяя трижды одно и то же. По радио (radio, radio, radio) дикторы сменяются, чтобы прочесть новости на трех языках, совершенно одинаковых, разве что с ничтожными отличиями, которых неопытному слуху не воспринять.

Мой друг Ежи рассказывал мне, что его дед, живший с семьей и, как многие старики, знавший все три языка, старался ругаться на том, которого не понимали его внуки. Хотя и бранные слова общие во всех трех, но никто в доме, кроме него самого, не понимал их на чужом языке. Так что Ежи и его братья научились ругательствам, только когда пошли в школу, у одноклассников, не сознавая, что это те же слова, которые они слышали через стену от вспыльчивого деда с самого рождения».

Рассказал мне Гулд и о местной знаменитости Горана, поэте по имени Давид Воеводский (1900−1973). Его книги читают все поляки, легко преодолевая некоторые частности, порой отличающие его язык от их родного. Воеводский воспевает свой город и окружающие его поля, говоря, что хотел бы прожить здесь всю жизнь и остаться призраком после смерти. В Горане Воеводский — признанный герой, обожаемый всеми жителями. Парадокс в том, что две трети не понимают ни слова из его текстов. Только в 1977 году, через четыре года после смерти поэта, антология его стихов была переведена на два других языка. Сегодня его творческое наследие доступно в прекрасной серии трехъязычных сборников с тремя вариантами каждого текста, которые в девяти случаях из десяти совпадают слово в слово.

НАША ЭПОХА (I)

Странные дела творятся с некоторых пор на нашей планете. Каждый день возникают новые диковины, и с каждой неделей наше общество выглядит все безумнее. Вот хроника некоторых потрясений, изменяющих в данный момент лицо нашего мира:

— массовое воскресение;

— свобода называться как угодно;

— обмен телами во время любовного акта;

— проблематичная стыковка параллельных реальностей;

— необъяснимое расширение поверхности земного шара;

— и открытие эликсира Вечной молодости.

* * *

С ТОГО СВЕТА

Второго февраля знаменитый комиссар Жамбье скончался в возрасте шестидесяти лет от рака в больнице Сент-Антуан в Париже. Через день его тело предали земле на кладбище йонской деревни, где он провел детство и имел дом. На похоронах присутствовал министр, а из Елисейского дворца прислали цветы. Крайне взволнованные коллеги Жамбье, согласно традиции, воздали ему последние почести выстрелами в воздух, эхо которых разнеслось до самых отдаленных ферм.

Шесть дней спустя Жамбье голосовал на шоссе № 60 между Сансом и Орлеаном. Его подобрал грузовик; он попытался объяснить шоферу, что умер на прошлой неделе, но тот лишь усмехнулся и высадил его в пяти километрах от деревни, где, по его словам, он был похоронен. Остаток пути Жамбье проделал пешком, ломая голову, что сказать жене.

Его возвращение повергло всех в шок. Поднятые на ноги местными жителями жандармы повязали призрака и отвели его в участок, чтобы снять показания, после чего, озадаченные, позвонили префекту, который сказал, что немедленно приедет сам. На месте префект убедился в материальности проблемы и отправился с жандармами на кладбище, чтобы обследовать могилу, которая, разумеется, была пуста. Связавшись с Матиньонским дворцом[2], он срочно собрал пресс-конференцию в Оксерре и сообщил ошеломленным журналистам, что комиссар Жамбье воскрес из мертвых, — эта сенсация в тот же вечер появилась на первых полосах всех газет.

Дело Жамбье стало началом целой серии подобных случаев, настоящей эпидемии воскресений, которая распространилась по всей Франции и шла по нарастающей. По подсчетам министерства, из 6004 умерших в марте 35 воскресли в апреле; из 4065 умерших в апреле около 200 ожили в мае; из 5000 умерших в мае 999 были снова на ногах в июне.