Читать книгу "Дело о полуночном танце - Игорь Евдокимов"

Корсакову представился треск мрамора, сопровождающий это движение. Столь же неторопливо запрокинулась назад голова, а полустершийся рот распахнулся в безмолвном крике. Дождевая вода, заполнившая чашу фонтана, пошла рябью. Волны начали биться о бортик, с каждым ударом поднимаясь все выше, но не выплескивались наружу, а принимали формы, все более и более похожие на человеческие фигуры. Статуя, упирающаяся носком стопы в постамент фонтана, начала медленно поворачиваться вокруг своей оси. Лицо балерины по-прежнему было искажено беззвучным воплем. Она простерла руку в сторону дома, словно пытаясь дотянуться до такого далекого окна.

Корсаков встал из кресла и распахнул раму. Комната наполнилась далекой, едва слышной, но отчетливо зловещей музыкой — легкой и воздушной, словно мелодия музыкальной шкатулки. Странный, неестественный мотив, будто специально играющий мимо нот. И, вместе с тем, сквозь диссонанс слышна была некая система, которую Корсаков не мог понять.

Балерина закончила очередной оборот и попыталась сойти с постамента. Темные фигуры снова восстали из воды и образовали стену, не дав ей сделать шаг. Балерина была вынуждена вернуться к своему агонизирующему танцу. Завершив новый круг, она опять вытянула руку в сторону Корсакова и застыла в той же позе, что и всегда. Вода в чаше фонтана успокоилась и затихла. Музыка оборвалась. Сад вновь погрузился в тишину, нарушаемую только свистом ветра, да стуком капель дождя по карнизам.

Ни один колокольчик из оставленных Владимиром ловушек той ночью так и не зазвонил.

* * *

Наутро Корсаков, продолжая сопровождать каждое действие громовыми залпами чиха и кашля, развил бурную деятельность. Ночное происшествие настроило его на мрачный лад и зародило подозрения, которые он не хотел пока озвучивать, а потому старался не подавать вида. Внешне он казался вполне дружелюбным и деловитым. Приглашенные слуги новых хозяев дома, под руководством Владимира, осушили фонтана (благо, дождь прекратился). Это позволило Корсакову залезть в чашу и тщательно, миллиметр за миллиметром, осмотреть сам бассейн, постамент и статую. Выбрался он из фонтана с довольным видом, гнусаво бормоча себе под нос: «Механизма нет, хорошо!»

— Как спалось, ваше сиятельство? — поприветствовал Корсаков Платона Константиновича, вышедшего на крыльцо.

— На удивление спокойно, — ответил молодой князь.

— Шаги и стук не тревожили?

— Нет, спал безмятежно! Даже почувствовал себя вновь ребенком, настолько беззаботно…

— Позвольте вопрос? — прервал его Корсаков. — Как давно здесь стоит этот фонтан?

— Да сколько я себя помню. Однозначно появился до моего рождения. А что?

— Я, конечно, не специалист в этих вопросах, но обратил внимание на некоторую разницу между чашей и постаментом со статуей, — сказал Владимир. — Первая старше. А постамент и балерина вряд ли появились больше шестидесяти лет назад.

— Это важно?

— Думаю, да. Поправьте меня, если я ошибусь, но Клавдий Петрович же увлекался балетом в молодости? Я смутно помню какие-то истории…

— «Увлекался» — не совсем правильное слово, — усмехнулся Репин. — Скорее, был им одержим, если верить фамильным преданиям. У него была лучшая крепостная балетная труппа в Петербурге!

— Замечательно! — довольно закивал Корсаков. — В таком случае, вот вам просьба. Она может показаться странной, но для решения задачи, которую поставила передо мной ваша матушка, абсолютно необходима.

— Все, что в моих силах, — пообещал Платон Константинович.

— Найдите мне самого старого слугу из дворовых, такого, чтобы остался у вас в семье после отмены крепостного права, — попросил Корсаков.

Его указание было исполнено быстро и уже к обеду экипаж привез в дом на набережной Мойки поистине примечательного старика. Некогда высокий, сейчас он согнулся в три погибели. Руки и голова старчески дрожали. Немногие оставшиеся волосы торчали в разные стороны белыми клочками, а зубов не доставало, отчего слуга явственно пришепетывал. По прикидкам Корсакова, если старик и уступал в возрасте покойному Клавдию Петровичу, то ненамного. Платон Константинович проводил слугу лично, аккуратно поддерживая под локоть, а затем деликатно покинул кабинет.

Разговорить старика оказалось непросто, но, в конце концов, Владимир все-таки добился от слуги нужного рассказа.

— Что? Фонтан-то? — переспросил старик, сощурившись и повернувшись к собеседнику ухом. — Фонтан помню! Да-с… Жуткая с ним история вышла, аж до сих пор кровь в жилах стынет! Знаете, как его прозвали? Аленкин фонтан! Проклял его перс один…

— Так-так-так, давайте-ка начнем сначала! — попросил Владимир. — Почему Аленкин? И при чем тут перс?

После этого разговора Корсаков помрачнел еще больше. День, тем временем, клонился к закату, хоть солнце и нельзя было разглядеть за серыми облаками, затянувшими все небо. Владимир сверился с часами и поморщился — беседа со стариком подсказала, что делать дальше, но времени оставалось не так много. Он быстрым шагом направился в сад, столкнувшись на выходе с Платоном Константиновичем.

— Что-то нашли? — поинтересовался молодой князь.

— Стал ближе к разгадке, скажем так, — уклончиво ответил Корсаков. — В саду еще есть старый летний театр?

— Скорее, то, что от него осталось, — усмехнулся Репин. — Его не использовали более 20 лет. По понятным причинам[3]. Вас проводить?

— Будьте любезны.

Развалины театра доживали свой век у высокой стены в дальнем углу сада. Это был классический полукруглый амфитеатр с деревянными сидениями, в котором могло разместиться, по прикидкам Корсакова, человек 20–30. Сцена с провалившимися досками. Изодранные остатки занавеса. В осенних сумерках место смотрелось печально — и, одновременно, довольно зловеще.

— Не думали его разобрать? — спросил Владимир.

— Думали, конечно, — ответил князь. — Дед был против. Зимний театр, тот, что в доме, он переделал под салон, а здешний оставил гнить. Запрещал к нему даже подходить. Я, когда гостил здесь в детстве, конечно, этот запрет нарушал. Сами представляете — для ребенка тут настоящее затерянное царство. Представлял себя гладиатором на арене Колизея. Правда, в конце концов меня тут поймали…

— И что случилось?

— Дед велел выпороть, — поморщился Платон Константинович. — Розгами. За исполнением наказания наблюдал самолично. Отец потом с ним долго не разговаривал.

Высказывать свое мнение по поводу методов воспитания Клавдия Петровича Корсаков не стал. Он извлек из кармана плаща серебряный медальон на цепочке, вытянул вперед руку и свесил украшение вниз, на манер маятника. Репин с интересом следил за его манипуляциями. Владимир, стараясь одновременно и следить за маятником, и смотреть под ноги, начал пробираться к сцене. По мере приближения, медальон раскачивался все сильнее и сильнее.

— Похоже на лозоходство[4], — прокомментировал князь.

— Да, нечто подобное, — проворчал Корсаков, не уточняя, что для лозоходства сгодятся любые палки нужной формы, а свой инструмент он мастерил и калибровал несколько месяцев.

Повинуясь маятнику, Владимир забрался на сцену и, лавируя меж провалами в трухлявом полу, проследовал в закулисье. Должно быть, именно здесь крепостные актеры ждали своего выхода, подгоняемые, несомненно, суровыми балетмейстерами и перспективой