Читать книгу "Орден черного солнца - Ерофей Трофимов"

– Я надеялся, что мы останемся в Непале. В крайнем случае нас перевезут через индийскую границу и снова спрячут в горах. Но теперь я не знаю, что и думать.

– Я сама теряюсь в догадках, почему они не убили нас на месте, а куда-то везут, – тихо призналась девушка после минутного молчания.

– Мы зачем-то нужны им. Знать бы еще зачем, – снова вздохнул Васильев.

– А если попытаться предположить?

– По опыту могу сказать, что мои предположения вам очень не понравятся.

– Вы думаете, что они все еще проводят опыты на людях? – испуганно охнула Берта.

– Если быть до конца откровенным, даже не сомневаюсь в этом, – кивнул профессор. – Эти звери никогда не останавливаются. Их так воспитали. Это фанатики. Упрямые, ограниченные, зашоренные. Любой из этих эпитетов подходит к ним как нельзя лучше. И они будут делать то, что считают нужным, не обращая внимания на законы и любые этические нормы.

– Профессор, как вы думаете, что они сделали с тем мальчиком? – подумав, спросила Берта.

– Скорее всего, убили, – вздохнул Васильев. – Так всегда было. Чтобы запугать остальных. Это обычная практика концлагерей. Не думаю, что у них что-то изменилось. Мальчик решился на побег, а значит, его нужно найти и примерно наказать, чтобы остальные поняли: бежать нельзя.

– Но зачем они это делают? Зачем?! Ведь война давно закончилась!

Берта все сильнее повышала голос, и профессор понял, что еще немного – и девушка сорвется. Быстро обняв ее за плечи, Васильев с силой прижал голову девушки к своей груди и прошептал:

– Тихо, девочка, тихо. Еще ничего не закончилось. Помни, никогда нельзя сдаваться. Даже если ты стоишь между стволом автомата и пропастью, у тебя есть выбор: покорно принять пулю или умереть свободной, прыгнув со скалы. А что до того, зачем они это делают, так я уже отвечал: это фанатики. А фанатикам все равно, идет война или она давно закончилась. Они просто не умеют по-другому. Мозгов-то на что-то хорошее не хватает. Боль другим причинять, прикрываясь благими целями, много ума не надо. Чего проще – обвинил в чем-нибудь другую веру, нацию, внешний вид – и все. Ты на коне. А задуматься о том, что в каждой нации есть и хорошие и плохие люди, что каждый может верить в то, во что сам хочет, что у людей с другим цветом кожи кровь такая же красная, для них слишком сложно. И запомни главное. Даже плакать в нашем положении нужно так, чтобы они не видели наших слез. Для этих людей наша твердость – самое страшное оскорбление.

Слова старого профессора подействовали на девушку. Чуть слышно всхлипнув, она обхватила его руками и, не удержавшись, тихо заплакала. Ласково поглаживая ее голову, Васильев принялся шептать что-то успокаивающее. Истерика прошла стороной, излившись обильными слезами. Выплакавшись, Берта хлюпнула покрасневшим носом:

– Простите меня, профессор.

– Будем считать, что мне повезло, – улыбнулся Васильев.

– В чем? – не поняла Берта.

– Когда еще удастся безнаказанно обнять красивую девушку? – лукаво усмехнулся профессор.

– Эй, да вы ловелас, профессор, – рассмеялась Берта, почти успокоившись.

– Были и мы рысаками когда-то, – усмехнулся в ответ Васильев.

– И кажется, не просто рысаком, а настоящим иноходцем, – продолжала смеяться Берта.

– Нашли время веселиться, – буркнул один из соотечественников Берты.

– Смеяться нужно всегда, молодой человек. Особенно над опасностью, – наставительно ответил Васильев.

– Как вас понимать? – насторожился парень. – Ржать, когда нас поведут на расстрел? Или хохотать, когда мне скажут, что прыгать с десятого этажа опасно?

– Не нужно путать отвагу с глупостью, молодой человек. Смотреть в стволы автоматов с улыбкой, не пресмыкаясь и не вымаливая пощаду, – это отвага, а тупо лезть туда, куда не полезет последний дурак, глупость.

– Что с тобой такое, Ирвин? – удивленно спросила у парня Берта.

– Жить хочу, – с обезоруживающей откровенностью признался парень. – Я не герой и не солдат. Я обычный человек со своими достоинствами и недостатками, и я просто хочу жить.

– Все хотят жить, дружок. Но не все могут достойно встретить свою смерть. Я знаю, это трудно. Очень. Знать, что вот сейчас, еще секунда – и все закончится. Все. Совсем. Навсегда. Это страшно. Очень, – тихо повторил профессор, опуская голову.

– Вы говорите так, как будто проходили это, – начал было парень, но вспомнив о лагерном номере на руке старика, осекся.

– Я проходил это, – нашел в себе силы ответить профессор. – Там, в Дахау, я проходил это каждый день в течение трех лет. Я видел, как умирали жившие рядом со мной. Как убивали таких же мальчишек, как я. И поверь, далеко не всегда это были пули. Я расскажу только одну историю, чтобы ты понял, что такое настоящий фашизм.

Как-то раз один немецкий офицер, отобрав десяток вконец ослабевших от голода детей, взял обычную кувалду и, выстроив их перед собой, принялся убивать. Делалось это так: ударом кулака он сбивал ребенка на землю, а потом, перевернув пинком на живот, задирал ему голову, зажимая ее между ног. Потом размахивался кувалдой и наносил один удар в переносицу. На глазах у всех.

Мы все это видели. Все, кто сумел выйти из барака и удержать инструмент. Мы работали, а наших друзей хладнокровно забивали у нас на глазах, словно скот. Так что я знаю, о чем говорю. А теперь я расскажу тебе, что такое твердость и самопожертвование. В очередной группе ослабших детей были двое – брат, лет десяти, и сестра, лет шести. Польские евреи. Мальчишка – маленький, щуплый, а девочка могла бы стать настоящей красавицей.

Когда их привезли, оба еле держались на ногах от голода, но брат свой паек делил пополам и кормил сестру. Немногое ему оставили в жизни: сестру и скрипку. Нас выгоняли на работу, а его заставляли играть. Каждый день, с утра до вечера. И он играл. Играл, потому что один офицер пообещал, что его сестра будет жить до тех пор, пока он может играть. И он играл. Я никогда не забуду кровавых мозолей на его пальцах. Он играл, пока не умер. Стоя, со скрипкой в руках.

– Вы помните, кто был тот офицер? – растерянно спросил Ирвин.

– Все тот же лейтенант Штольц. Именно он руководил всеми опытами и решал, кому жить, а кому умереть. Там, в Дахау, он жил словно средневековый сатрап. Мог делать что вздумается и поступать так, как ему хотелось. Это и есть настоящий фашизм, приятель.

– Простите, профессор, – тихо произнесла Берта, украдкой вытирая слезы.

– И теперь, пройдя через все это, вы хотите, чтобы мы вели себя как герои? – мрачно спросил Ирвин.

– Я хочу, чтобы вы понимали, с чем нам пришлось столкнуться, и к чему нужно быть готовыми. Нельзя терять надежду, но не нужно питать иллюзий. Никто, кроме нас самих, не придет нам на помощь. Не все из нас выживут, но если правильно выбрать момент и придумать толковый план, то побег вполне возможен, – тихо, но очень решительно произнес профессор.