Читать книгу "Возвращение в Афродисиас - Владимир Лорченков"

…просыпаюсь от холода. Проснитесь, да проснитесь же. Скоро полночь, вот‑вот вернутся владельцы корабля. Разве мы… Я не помню? Капитан возвращался. Мы дали ему денег, и он прекрасно провел с нами время. Фрахт продлили до полуночи. Так… А сейчас, шепчет Настя, мне нужно помочь Алене. Какой это, тупо верчу головой. Корабль «Летучим голландцем» покачивается в бухте. Палуба вся — в телах. И лишь на носу стоит темная фигура. Встав с помощью Насти, подхожу. Голова болит, кружится. Крымская вдова. Черный балахон. Стоит, улыбается. Благодарит за вечер, самый веселый в ее жизни. Жаль, что Петро не присутствовал! А теперь ей пора. В каком это смысле? Какой я бесчувственный, негодует Настя. Вдова с мягкой улыбкой поясняет. Она так любила мужа, что не мыслит себя без него. Поэтому уходит туда, в страну теней, где уже слоняется неприкаянный призрак ее супруга. Как индийская вдова. Я что, не читал? Да, но… Костер отличная идея, но это время, да и дров нету. К тому же, по правилам пожарной безопасности разводить огонь на судах нельзя, она знает. Отец — преподаватель в мореходном училище. Но, уверена ли… Не стоит. Да, но… Хватит. Но она так молода… Все решено! Она благодарит мою возлюбленную за помощь. Лицо Насти дышит решимостью, в свете Луны, повисшей над нами, оно словно из серебра отчеканено. Вдова оставляет нам свои билеты, свои деньги. Все это ни к чему ей. Остальным можно сказать, что она срочно уехала. Еще раз спасибо огромное за путешествие! Все было отлично, кроме, разве что, ужасно острых специй на завтрак. А так — не вояж, а мечта! Жаль лишь, в Афродисаасе она не побывала. Ведь там так красиво! Но я так красиво рассказал про все это, она уже будто и побывала в этом самом Афродисиасе. У меня талант. Мне книги писать надо! Спасибо, спасибо за все… Жму руку, обалдевший. Целую в щеку. Фигура разворачивается, вижу спину, капюшон. Настя за руку подводит несчастную к борту, помогает перенести одну ногу. Обматывает цепь вокруг пояса несколько раз. Металл не звякает. Бухта замирает. Боги Смерти украли даже звуки. От ужаса слова вымолвить не могу. Кошмарная мистерия. Застыли на борту ведьмами Лукиана. И вот, Настя, женщина‑оборотень, слегка толкает несчастную в спину. Всплеск. Наваждение развеивается, слышу шум ветра. Бросаюсь к борту, ныряю вслед, бью ногами. Черное пятно подо мной. Это ткань, раздувшаяся под водой пятном каракатицы. Стремительно удаляется. На глубине примерно двадцати метров резко рвусь наверх. Иначе не выберусь. У поверхности, не выдержав, отчаянно вдыхаю тонкую пленку воды. Кашляю, рвет прямо в море. Хватаюсь за веревку, сброшенную Настей. На бесчувственных руках выбираюсь, переваливаюсь за борт. В черном небе появляется еще одна Луна. Это лицо Насти.

Бодрум — отель

…В отеле тихо, даже дискотека умолкла. В пустой столовой на первом этаже ветер гуляет между столами. Ужинать будете? Единогласно решаем отменить ночную трапезу. Под огромными часами — три штуки, время в Стамбуле, Нью‑Йорке и, почему‑то, Браззавиле, — спит помощник портье. Еле добудились. Сам почти не передвигаю ноги, шагаю усилием воли. Раздаю ключи немногим оставшимся. Чувствую себя Христом. Многие званы, но не многие призваны. Подмигиваю загорелой москвичке. Гордо гляжу, как идет наверх по лестнице. Ноги бросает в стороны, словно кавалеристы. Знай наших! Помню, такую рубрику вел, еще когда не знал, чем занять себя в газете. Больше ничего не помню. Слишком много водки, коньяка, сигарет, вина. Только и делал, что пытался отвернуться от себя, от того, кто я есть. Но разве сейчас не тем же самым занят? Наркоманы, хихикая, идут в свой номер, без сомнений, зажигать очередной косячок. Надо будет попросить у них отсыпать, думаю. Помогаю Насте поднять чемоданы в номер. Мылю спинку, выношу из ванной — тяжело, кровь приливает к голове, — укладываю в постель. Сладко засыпает, целует мне руку, желает доброй ночи. Гашу свет. В номере все равно светло. Полная Луна заглядывает из‑за занавесок, извращенка чертова. Только разделся, чтобы принять душ, как тренькает телефон. Бросаюсь, срываю трубку. Дышу в нее тяжело. Эфенди‑гид, тут вас спрашивает господин. Скажи, что мы уже спим. Пусть перезвонит. Нет, эфенди, он не звонит, он тут, говорит портье, и голос у него напуганный. Так скажи ему, чтобы ждал до утра, взрываюсь. Никак невозможно, эфенди, мямлит гид. Господин из полиции. Кладу трубку. Сердце ухает, усталость сняло, как рукой — словно после «рекреационных процедур, которые дарит аутентичный отдых на Средиземном море в Турции», — едва не бужу Настю. Выхожу на балкон, свешиваюсь. Этаж всего шестой, но в кустах уже переговариваются по рации пять‑шесть громил в гражданском. Попали! С ужасом чувствую, как сбывается мой вечный сон. В котором я, давно кого‑то убивший и спрятавший тело, совсем забывший об этом… внезапно оказываюсь в центре круга людей. Это полиция. Они загонщики. Я — жертва! Вот он, жестокий, реальный конец удивительной сказки. Бросаюсь к двери, выглядываю в коридор. Оба конца заняты. Вежливо улыбаются, машут. Это конец. Сажусь на кровать, в свете Луны пишу записку Насте¸ и одеваюсь. Выхожу, захлопнув за собой дверь. Настя что‑то бормочет во сне неразборчиво, даже в коридоре слышно. Иду, стараясь держать подбородок повыше. Из ниш коридора присоединяются — словно приговоренного на казнь ведут, — мужчины в строгих костюмах. Вот их уже шестеро. Двое спереди, двое сзади, двое сбоку. В лифт все не поместимся, приходится спускаться по лестнице пешком. Голова кружится. Очень слаб. Хочется домой, к детям. Попросту, трушу! Внизу проходим сквозь ресторан — окна раскрыты, ночная прохлада освежает простыни и салфетки, уже скрученные к завтраку, — и идем по крытой стеклянной галерее. Как через аквариум. Звезды светят, Луна издевательски уселась на самую крышу и слепит. Черные в ее свете ветви экзотических растений облипли стены. Метнулась тень кошки. По галерее выходим к бассейну, круглой формы, обставленному столиками и стульями. Лежаки собраны один на другой. Бар, почему‑то, открыт. Оказывается, исключительно для нас. Подводят к столику на двоих, отодвигают стул, — обслуживают, словно даму, — и придвигают, когда я уже сажусь. Все рассчитано. Настоящие джентльмены. Даже странно, ведь все полицейские в мире — беспардонные хамы, точно знаю я по своей работе в криминальной хронике газеты. Приглядываюсь к темной фигуре, молчащей напротив меня. Привыкаю к темноте, различаю черты. Уселся так, чтобы сияние бассейна было за спиной, и лицо я не мог различить. Старый приемчик. У нас, в НКВД, просто в морду лампой светили. Молчу. Слышу вдруг оглушительный хор сверчков. Античный хор насекомых, оплакивает меня, как в качественной трагедии. Вспоминаю все, что рассказывали об ужасах турецких тюрем. Решаю выгораживать Настю. Хоть один мужской поступок! Хотя почему я их — мужские поступки — обязан совершать, до сих пор не пойму. Просто потому, что им этого хочется. Кому им? Родителям, жене, школе, армии, государству. Какое примитивное молодежное бунтарство! Ежусь от прохлады. Фигура щелкает пальцами. На плечи мне ложится плед. Благодарю на английском. Фигура говорит по‑русски — не за что. После чего представляется. Орхан Памук, бюро специальных расследований. Вы это серьезно? Что, у меня какие‑то основания предполагать, что он шутит? Фигура сердится, зажигает свечи на столе. Вижу перед собой печального, крупного турка с чертами лица, похожими на те, которыми удручает весь пишущий мир его знаменитый тезка. О чем это я? Ну как же, Памук. «Снег», «Стамбул». Если я сейчас не прекращу говорить загадками, он просто арестует меня и препроводит в тюрьму в Анатолии. Милая такая крепость эпохи сельджуков посреди каменистой равнины. Лет на двадцать. Каково, а? Сразу сдаюсь. Заискиваю, извиняюсь. Поймите, я и в самом деле… Никакой шутки… О чем вы… Выясняется, что легавый совершенно не в курсе существования писателя Орхана Памука. Вкратце рассказываю ему об этапах пути великого занудного земляка. Благоразумно умалчиваю про защиту армян. Напоминаю о Памуккале. Легавый расцветает. Экая удача! Будет, о чем рассказать семье во время очередного маленького праздника на триста‑пятьсот человек. А что он не в курсе… Я должен понять, он человек занятой по службе, очень много работы. Кстати, о ней. Знакомы ли мне эти люди. Выкладывает на столик фотографии жестом опытной гадалки. Должно быть, пасьянсы по вечерам раскладывает. Гляжу внимательно, хотя и так все понятно. Среди десятка усатых, звероподобных курдов со злобой на мир в глазах, затесался наш скромный москвич Сергей. Улыбается добродушно. Чистый ангелок! Без сомнений тычу пальцем в фото. Разумеется, это же наш турист. Ну, в смысле, мой. То есть, никакой не мой, потому что я, собственно, не гид, а… Почему я, в таком случае, веду группу по маршруту? Я обладаю разрешением на работу? Специальным образованием? Знаниями, позволяющими мне рассказывать людям об уникальном культурном наследии Турции? Распинается. Можно подумать, кто‑то из их гидов такими знаниями обладает! Натягиваю плед на плечи, прошу кофе. Уже отпив первый глоточек, вспоминаю, что кофе‑то мне и нельзя. Подагра! Но что делать. Нужен ясный, четкий ум. Объясняю сложившуюся ситуацию. Так и говорю. Позвольте мне объяснить вам сложившуюся ситуацию, уважаемый — нет, многоуважаемый, — Орхан Памук‑бей. Все началось с… Рассказываю о Мустафе. Даю заодно парочку примет. С удовольствием наблюдаю, как легавый записывает в блокнотик. Негодую. Спрашиваю, как мог настоящий турецкий гид — гид с красным знаменем Турции и портретом Ататюрка на груди, — оставить свою группу? Трусливо дезертировать? Люди были бы разочарованы. Пришлось спасать ситуацию. Разрешение центрального офиса компании имеется. С иль ву пле. Что? Пожалуйста, робко перевожу с французского. Я что, француз? Нет, просто изучал, и… Так разговаривайте с ним на русском, будьте добры. Дело в том, что он намерен на пенсии заняться экскурсиями. Станет гидом! Группы он станет брать русские — еще бы, там самые доверчивые кретины, думаю я, но молчу, молчу, — поэтому учит русский язык. А тут такая возможность попрактиковаться! Так что я окажу Орхану большую услугу, если мы продолжим наше общение на красивом русском языке без этих словечек французских сраных… Сраные — так ведь? Не засиранные, не обосранные, не сратые, а именно — сраные? Так точно! Сраные! Орхан утирает пот. Торжественно заносит в блокнотик. «Сраные» — «правильно». Глядя в листик, спрашивает, знаю ли я, кто передо мной на фото. Ангел смерти, хочу ответить. Говорю что‑то про туриста, ксерокопию паспорта. А вот и нет, постукивает Орхан карандашом по столу. Кто‑то из помощников, приняв это за знак, приносит еще кофе. Чувствую, что сон окончательно покинул меня, ушел в море с отливом, унес за собой дохлых медуз и кусочки протухших водорослей. На пир Посейдону! В этой поездке я никогда не высплюсь… Да будет мне известно, что на фотографии, которая лежит передо мной, изображен величайший преступник всех времен и народов. Калигула — сущий ребенок в сравнении с ним. Нерон отдыхает! Маньяки всего мира плачут, читая сообщения об успехах этого парня. Итак, я что‑то вспомнил? А что я должен вспомнить, интересуюсь. Турок улыбается. С показным вздохом отбрасывает карандаш. Чувствую легкую боль в ноге. Зато взбодрился. Немного зол. Не собираюсь принимать на себя все сто тысяч трупов, оставленных косой Сергея. Турок вежливо интересуется, точно ли я не хочу ничего рассказать? Ведь сейчас — и только сейчас! — это поможет облегчить свою судьбу в дальнейшем… Потом будет поздно. Чистосердечное признание… Хлопаю по столу. Ну, хватит! Если ему угодно знать, я не какой‑то там гражданский штафирка! Бывший криминальный репортер! А, кроме того, еще и писатель известный. Пусть и в узких кругах, но от того не менее известный! Известно ли ему, какой поднимется скандал, вздумай они меня задержать? Открывает рот, но я грожу пальцем, повышаю голос. Сейчас я говорю! Известно ли ему, с кем он вообще разговаривает?! Он хочет знать все? Так я ему все расскажу, чтоб его! Я же не виноват, что идиотский гид сбежал от группы, оставив меня на незнакомом маршруте в незнакомой стране, без знания языка? И кто знал, что так получится с этим кретином из Екатеринбурга? Екатери… Екатеринбурга! Пусть записывает, велю. Объясняю происхождение названия города. Делаю краткий экскурс в историю имперской России. Заодно упоминаю, как о забавном эпизоде, об экзотической версии немецких кинематографистов. Легавый увлеченно строчит. Итак, Екатеринбург. И? Объясняю, вкратце, как все случилось в Дальяне. Как Евгений споткнулся и упал в яму, бурлящую густой грязью, как я пытался вытащить его, и бросал ему палки. Как, лежа на животе, пытался подползти, и спасти. Как он, со слезами на глазах, сказал напоследок, что умирает с верой в человека, коль скоро я столько усилий приложил для его спасения. Само собой, после я растерялся. Решил не оглашать. Так. Все, конечно, получилось не очень красиво. Но ведь и с возлюбленной Анастасии примерно так же вышло. Какой Анастасии? Той, что спит в моем номере. Ваша жена? Нет, мою жену зовут Ирина. О‑ла‑ла! Турок отбросил карандаш, слушает, заинтересованный. Рассказываю про Капуташ. Про пенистую кромку синего моря, прущую на желтый песок, словно из стеклянного бокала. О горах, нависших на пляже. О тени, упавшей на меня, когда я лежал, отдав солнцу все свои мышцы, словно разделанная туша — мяснику. Она так прекрасна! Только попробуйте меня упрекнуть! Орхан машет негодующе руками. Что я, что я. У него у самого по три любовницы одновременно. О, я думал, я один такой. Это все потому, что я душе я турок, поясняет Орхан без тени иронии. Просит продолжать. Вспоминаю подробности скандала с лесбиянкой, уплывшей от нас в ночное море. Умалчиваю про треснувшую под кормой судна голову. Предполагаю, что злобная тварь или доплыла до берегов Сочи, а оттуда на поезде вернулась в континентальную Россию, или утонула. Но знаете что? Мне не жаль ее, нисколечко! В отличие от вдовы из Крыма! Вдовы? Ну, как же. Алена! Алена?… Ну, да. Тезка этой вашей султанши Роксоланы. Турок, заинтересованный, просит меня прерваться. Рассыпается в извинениях, как щебень под колесами туристического автобуса на заброшенной дороге. Теперь‑то ему видно, что я человек образованный, интеллигентный. Зачастую это не одно и то же! Конечно! Я абсолютно согласен. Хочу рассказать ему о Гумилеве. Старшем Гумилеве, младшем Гумилеве, сталинских репрессиях, большевиках, заговоре в Ленинграде, Африке и жирафах, помощи Советской республики Ататюрку… Секундочку! Легавый хлопает в ладоши. Секретные агенты оборачиваются вмиг официантами. На столе появляется бутылка ракы. Лед в вазочке. Аккуратно — полумесяцами — нарезанная дыня. Персики. Арбузы. Сыр. Свежие цветы. Пепельница, пачка сигарет. В булькающую ракы падают проклятыми и погасшими звездами льдинки, жидкость мутнеет. Ваше здоровье! Смакую на губах спиртное. Тоже нельзя! А что делать… Нога начинает ныть, стараюсь не обращать на нее, как на капризного ребенка, внимания. Итак? Роксолана. Рассказываю легавому историю Анастасии пятнадцатого века, как она перехитрила всех, влюбила в себя султана, удавила его детей от других браков. Пьем за помин души детей. За удачливую хохляцкую сучку. Украинок Орхан любит. Он выписывает себе командировки в Киев, чтобы снять блядь, отвести в квартиру с видом на Крещатик и отыметь на столе, любуясь каштанами. Эстет! Пьем за блядей, за Киев. Так что там вдова? О, она не совсем из Киева, но оказалась вполне пылкой и страстной. Минуточку, минуточку. То есть, хохочет Орхан, я и вдову поимел? А как же! Я всю группу поимел! В пределах разумного, разумеется. Но беда со вдовой не в том, что мы переспали, а… А что же? Короче, ее с нами больше нет. Уплыла в ночное море, ничему не удивляется уже Орхан. Нет, утопилась в бухте в Кекова. Дать координаты? Пока не стоит. И как же мне удалось поиметь ее? Кого? Мертвую вдову. Я нырнул, и… Пикантные подробности явно интересуют моего собеседника. Объясняю, спал с живой вдовой. Кроме нее, в оргии участвовали человек пять, включая Анастасию. Не ту, что из шестнадцатого века? Нет! Вы же не дело банды некрофилов расследуете, мой друг. Речь о моей Анастасии, моей возлюбленной. Выпиваем. Это еще ничего, говорю, подцепив на вилку кусок дыни. Старушка из Новосибирска так вообще задохнулась. Старушка? Ну, да. Налепила на лицо слишком много голубой глины — аутентичной голубой глины, говорим, и оба прыскаем со смеху, — и забила себе ноздри и рот. Когда выяснилось, было слишком поздно. Умерла на раз! Была, и нету! Тело пришлось бросить по пути в реку. Интересуют ли его приметы места? Орхан отмахивается. Детали позже. А пока он просит продолжать, он искренне заинтересован. Глаза горят. Может, и он когда‑нибудь писателем станет, говорит. На пенсии. Кстати, вернемся к вдове. Она же, наверное, старая? Ну, была? Ничего подобного, самый смак! Ведь это не классическая вдова лет ста, в черном одеянии и с клюкой. Речь шла о свежеиспеченной вдове, мой друг. Свежеиспеченной, записывает Орхан новое слово. Что, кстати, оно значит? Что овдовела эта сучка — видели бы вы, как подмахивала, когда я сзади обрабатывал! — совсем недавно. В туре. Невероятно! Орхан ушам своим не верит. Повествую ему, как крымчанин свалился со скалы, не удержавшись, когда пытался спасти человека. Так прямо, кувыркнулся и полетел! Головой раз сто ударился! Когда его внизу подобрали, головы уже и не нашли! Одна шея торчала, как у тушки курицы! Может он себе это представить? Орхан качает головой. Просто стечение обстоятельств какое‑то. А я о чем?! А, собственно, почему этот крымчанин решил прыгнуть в пропасть? Я же говорил — пытался спасти другого бедолагу, который туда упал. Орхан хохочет. Что, еще один покойник?! Да. Тот самый, которого я вижу перед собой на фотографии. Так он мертв, говорит задумчиво Орхан. Да, упал в пропасть, разбился насмерть. Чем я могу подтвердить свои слова, спрашивает Орхан. Тела забрала «Скорая», говорю. На столе появляется виски. Мобильный телефон. Капитан Памук набирает местную больницу, и о чем‑то долго говорит в трубку. Ему отвечают. Я спокоен. Я в курсе, что разговор на турецком языке, длящийся часами, можно перевести, как «добрый день/и вам здравствуйте». Поболтав, Орхан отключает связь. Наливает. Пьем. Ну и дела, качает головой Памук. В самом деле, мертв. Отправляет в больницу парочку своих помощников. Еще парочку — в грязевую яму Дальяна. Одного — к реке, под мостом. Парочку — в Фетхие, где утонула лесбиянка. Отдает распоряжения, словно Наполеон. Осталось ногу на барабан положить и в подзорную трубу начать меня разглядывать. Оглядываюсь. Еще ночь, но чернота слегка поблекла, полиняла. Скоро начнет брезжить. Орхан просит меня выпить с ним, поднимает тост за Фортуну. Слыхал ли он, кстати, о том, как в древнегреческом мифе… Не успев начать, затыкаюсь. Орхан поднимает руку, просит паузу. А теперь его очередь говорить, провозглашает он. Киваю, выпутываюсь из одеяла, сбив пустую бутылку со стола — так мы узнаем, что литр ракы уже выпили, — слушаю внимательно. Плевать на тюрьму! Пускай забирает! Главное, чтобы можно было выпивку тайком у тюремщиков заказывать и свидания раз в неделю разрешали! Секс по выходным, пиво вечерами, телевизор, спортивный зал во дворе, одиночка с книгами. Да это же рай! Орхан разглагольствует. Мы вели этого психопата с момента его появления в аэропорту, признается. Тайком, комар носу не подточит. У него в команде сплошь профессионалы. Настоящие флики! Джеймс Бонд отдыхает! Молчу, что слышал это от Сергея, обнаружившего слежку. Нам его передали агенты ФСБ. Они, конечно, прилетели в аэропорт Анталии уже в доску пьяные. Русские решили совместить работу с отпуском. Запойные русские! Что за люди?! Выпьем… вкуса виски уже не чувствую. Все‑таки, напился… Слушаю, как сверчки и Орхан друг друга перебивают. Сергей — маньяк, перебивший кучу народа. Следили они за ним всю поездку. Почему не арестовали сразу? Никакой доказательной базы! Гаденыш — Орхан бьет по столу, бутылка падает, виски течет на плед, плевать, несут новую, что это, уже текила, да и хрен с ней, наливай, — сумел не оставить следов. Ни разу не оставил отпечатков пальцев! ДНК! Волос! Крови, спермы, слюны! Решили брать во время преступления. Но всякий раз, когда уже кольцо агентов сжималось и легавые бросались вперед, чтобы поймать маньяка на теле жертвы, — а они даже видели, как он убивал! — сученыш словно испарялся. Улетал! Как будто у него крылья! Они и были, думаю, спешно наливая. В общем, они шли за нами по маршруту, теряя людей. Каково ему было смотреть в глаза родственникам жертв? Начали подозревать, что маньяку кто‑то помогает. Во‑первых, он неуловим. Во‑вторых, группа ехала не по маршруту, указанному в путевом листе. Петляла, меняла направление, возвращалась без конца в одно и то же место, пропускала безо всякой причины другое… Решили, что это я сообщник. Невероятно! Качаю головой, чувствую себя оскорбленным. Орхан просит успокоиться. Рассказывает дальше. Меня поставили на прослушку. Вскрыли почту. Узнали о моем сотрудничестве со спецслужбами. Конечно, я хитрый лис, но и Орхан не лыком шит. Какими спецслужбами, спрашиваю. Орхан лишь улыбается. Грозит пальцем. Вас, разведчиков, всегда губят бабы, говорит вполголоса. Какие бабы, какие разведчики? Орхан качает головой, протягивает распечатку. Вижу свое письмо продавщице мрамора. Кусок, где фантазирую про свою работу на ЦРУ, подчеркнут. Вот так так… Но неужели в ЦРУ им не сказали, что… Конечно не сказали! ЦРУ не дает справок ни в положительном, ни в отрицательном смысле. У них там все так засекречено, что черт ногу не то, что сломит, а сам себе в задницу засунет. Мне ли не знать?.. Хватит отнекиваться! Он, Орхан, в конце концов и не просит меня подтвердить свою принадлежность к ЦРУ. Просто советует вести себя поосторожнее, особенно с бабами. Ладно, все это узнал он, сотрудник полиции Турции, верного союзника США в регионе… Следует краткая лекция про геополитическое положение Турции. И еще кое‑что. Если я не из ЦРУ, то какого дьявола столько сошло мне с рук, ехидно спрашивает Орхан. Волнения в храме Артемиды, утонувшие туристы, аферы, скандалы… Моя группа катится по Турции, словно четверка всадников Апокалипсиса, а меня за это даже и не уволили еще! Понятно же, что речь идет о прикрытии. Сдаюсь. Уклончиво намекаю, что да, Орхан прав. Восхищаюсь проницательностью. Развожу руками. Орхан доволен. Так‑то лучше. Как и все легавые, он уверен, что в нем пропадает гениальный сыщик. Ну, так, Сергей. В конце концов он, Орхан, принял решение взять Сергея под стражу безо всяких вещественных доказательств. Заготовил наручники, электрошокеров, ремней с гвоздями, рассадил агентов по всему Фетхие… А мы возьми, да и сорвись в Бодрум. А оттуда — на купание в бухту. Кстати, вспоминаю. Там еще один молодой турок затонул, сотрудник корабля. Ерунда, машет рукой Орхан. Кстати, сучка эта, как она? О ком это он? Ну, та самая, которой я признался в работе на ЦРУ и тем самым сдал себя с потрохами. Продавщица мрамора? Да мы даже не видели… начинаю, и затыкаюсь под скептическим, но отеческим взглядом Орхана. Оправдываться бессмысленно. Отрицать глупо! Поражаюсь в самых выспренних выражениях его проницательности. Наскоро выдумываю, как хороша была в постели шлюшка с мраморной кожей, четко очерченными губами. Пара грязных подробностей. Пара сальных деталей. Немножечко извращенных намеков… Орхан хрюкает от наслаждения. Чувствую себя в школьной курилке. Даже и там врали меньше! Лена бледнеет. Светает. В ресторане звенит посудой официант. Шмыгают из кустов в столовую коты. Начинают возвращаться сотрудники Орхана. Появляются за его спиной, шепчут в ухо, после чего тают тенями, напуганными пением петухов. Здесь за них — муэдзины. Пьем за наступление утра. Орхан все качает головой. Он изрядно пьян. Спрашиваю, дадут ли мне собрать вещи. Это еще зачем, останавливает он на мне мутный взгляд. Ну… мямлю. У тебя что, трансфера нет, интересуется он. Конечно, есть, отвечаю. Просто мне казалось… Когда до него доходит, что я имею в виду, Орхан хохочет. Успокаивает меня. Нет повода для волнений! Его отдел занимается исключительно маньяками! На все остальное ему плевать. Все, что ему нужно было — Сергей. Живым или мертвым. Второе даже лучше, меньше возни. Да и парочку десятков убийств в других регионах Турции можно покойника списать. А я… Бон вояж! Так, кажется, говорят французы? Он, Орхан, благодарит меня за компанию. За чудесную ночь! За мою удивительную историю! За массу новых и увлекательнейших фактов. Осада Родоса! Сафари Гумилева! Маски ликийцев в Дальяне! Романы Памука! Благодаря паре часов общения со мной его интеллектуальный уровень вырос в разы. Что же касается инцидентов в пути… Вся моя история… Она слишком сложна, запутанная и невероятна, чтобы быть ложью. Я совершенно убедил его в своей невиновности. Все — стечение обстоятельств. Судьба. Кисмет, как говорят турки! А раз так, то кого винить? Рок не усадишь на скамью подсудимых! Так что я чист и могу продолжать свое путешествие. Спасибо, огромное спасибо! А сейчас ему пора. Формальности с телом. Освидетельствование в морге. Осмелев, спрашиваю, не мог ли бы он еще и тело крымчанина куда‑то деть? Да без проблем! Спишут в утиль! Еще пожелания? Нет? Ну, тогда пора прощаться! Обнимаемся, целуемся трижды в щеки. Орхан и его команда исчезают. Оглядываюсь, приходя в себя. Голубая вода бассейна. Бледная Луна. Прозрачное небо. Сонные портье. Будто и не было ничего. Возвращаюсь в номер. Открываю дверь, падаю в кресло. Просыпается Настя. Свежая, как будто горничные женщину мне поменяли. Что с вами, спрашивает. У вас такой вид, будто вы всю ночь злых духов от меня отгоняли. Так и есть, дорогая.