Читать книгу "Возвращение в Афродисиас - Владимир Лорченков"

Памуккале

…Памуккале! Остатки группы, измочаленной постоянными нападениями на арьергард, отступают из отеля с боем. У кого в сумке — флакончик шампуня, кто сорвал со стены емкость для мыла, кому приглянулось полотенце. Не стыдитесь, варвары! Смелее, в бой. Турист — современный дикарь, он кочует по странам, добывает себе пропитание с боем. Грабит деревни. Иногда гибнет, встретив хорошо организованный отпор земледельцев. Миролюбие крестьян — миф. Они зарывают чужаков живьем в землю. В Памуккале никого не зароешь. Земля здесь покрыта пластами белоснежного камня. Местами он серый, иногда зеленый, кое‑где синеватый. Все зависит от цвета отложений на породе. Камень покрыт тонкой пленкой воды. Везде бьют источники. Вода горячая, холодная, ледяная, теплая, какая угодно. В бассейнах под открытым небом плюхаются жирные туристки из России. На головах — шапочки. Если даром — надо оздоравливаться! И не вздумай помешать им! Охранник в униформе и с рацией на поясе пытается образумить гиппопотамов в купальниках. Мадам, леди. Ноу, нельзя. Плевать! Они и плюют — прямо в лицо. Им охота принять ванну, и все тут. Быстро веду туристов мимо травертинов к купальне Клеопатры. Интересуются, правда ли она тут принимала ванные. Охотно подтверждаю! Клеопатра здесь и правда плескалась. Правда, не та Клеопатра. Наша сгнила в Египте, после укуса ядовитой гадины. Это был Цезарь. Зубы его были обнажены, клыки впрыскивали семя под кожу. Оливковую кожу нашей носатенькой принцессы. Она вздохнула и умерла. Душа поднялась ибисом в зарослях тростника, помахала на прощание ручкой и пошла к Солнцу, за которым чернели фигуры с головами животных. А вот и стояк Осириса! Она присела, накачала себя по самое не могу, разродилась сыночком. Того звали Тит Тиберий, ох и отомстил же он народу‑победителю за мамочку. А Клеопатра, которая приняла ванную в купальне Памуккале, была уроженца города Дюссельдорф, ее отец состоял в партии нацистов. Вешал евреев за ребра! После того, как пришли коммунисты, покаялся, совершил крестный ход в Мавзолей, приложился к мощам гниющего Ленина. Стояли, строго не моргая, часовые. Пованивал Ленин. После этого Хаджа папаша Клеопатры засадил мамаше, и та понесла после двенадцати лет бесплодия, за которое в концентрационные лагеря отправили дюжину профессоров, и были среди них и немцы! Клео росла смышленой девчонкой, в пятнадцать лет дала соседу по парте, а девятнадцать уже залетела, но тут как раз подоспела эпоха хиппи. Так что девчонка собралась¸ и отправилась по маршруту Германия‑Греция‑Турция‑Индия. Остановилась в пункте три. Уж больно глянулись ей травертины. Хлопковые горы под низким небом Хиераполиса. Валялась в источнике, как свинья. Надоело, наняла местных, те за пару минетов и двести марок выложили бассейн плиткой. Так появилась легендарная купальня Клеопатры. На вывеске так и написали. За несколько десятилетий подлинная история купальни стерлась, как плитка на дне, и все стали грешить на египетскую Клеопатру. Ее немецкую тезку это не смущало, потому что быстро умерла. А мертвые не смущаются! Сомневаюсь, что они в гробу краснеют. А даже и если… Кто‑то из вас это видел?! Вот и я говорю. Вряд ли, вряд ли. Умерла она во время родов, десятых по счету, Вышла замуж за любвеобильного турка. Тот присовывал регулярно, не реже двух раз в сутки и так почти десять лет. Немудрено, что она рожала, как пулемет. Семидесятые, противозачаточные средства в Турции еще неизвестны. Они даже не знаю еще, что Земля — круглая. Она и не круглая! Она тут плоская, вся покрытая белым камнем, словно зуб — налетом. Ноет, брызгает горячей водицей. Очень полезной водицей. С наслаждением бросаемся в нее, плещемся, смеемся, пьем из бьющих посреди купальни фонтанов. Обещаю, что после купальни пойдем на травертины. А вечером? Давайте веселиться, давайте пить! Ведь у нас всего два дня тура осталось, восклицает Настя. Чуть удручена. Я тоже. Что делать? Как бы мне вернуться к жене, но с Настей. Подумываю о версии принятия ислама. Так, мол, и так. Не ссорьтесь, девочки. Едва заикаюсь, Настя в бешенство. Это, простите, не любовь, а черт знает что, я не намерена вас ни с кем делить, шипит она, отплывает от меня, покрутив белым задом. Полоса от купальника сводит с ума. Всадил бы! Утешаюсь беглым осмотром купальни. Не очень большая, покрыта стеклянным куполом, по бортам бассейна растут тропические цветы. Островки посреди воды. На каждом — дереве. В дереве — дятел. На дятле — блохи. Все это — реклама зоопарка города Измир. Приезжайте! На дно набросаны коряги, кое‑где вижу цементные «кораллы». Блестят россыпью монетки на дне. Ныряю за парочкой. Выныриваю, а на поверхности уже Эфес. Белоснежный мраморный город. Шумит рынок, где‑то апостол Павел проклинает торговцев Афродитами из серебра. Отправляюсь на рынок рабов. Покупаю себе парочку. Беленькую Настю и черненькую Наташу, это моя тренер по йоге из Москвы. Она умеет ногу на ухо задирать, и если к ней в этот момент пристроиться, такое можно ощутить… Поглаживаю себя. Извращенец, бросает Настя. То ли зло, то ли восторженно. Подплыла. Так я и знал. Не выдержала, сучка. Она распалена, признает Анастасия, это все природа. В смысле? Какой вы недогадливый, вздыхает она шумно. А‑а‑а, так у вас… Отстраняюсь, гляжу в воду в поисках кровавого следа. Да нет, еще не наступили! Но в преддверии… Всегда так хочется… Обещаю ли я посетить ее ложе сегодня в обед? Торжественно клянусь, трублю в горн, даю Анастасии пощупать его звенящую медь. Возлюбленная моя счастлива. Купается, обнимается с Наташей, брызгают друг в друга водичкой. Предполагаю, что мы могли бы провести обед втроем. Настя не против. Это совсем не то, что роман втроем. Просто секс! Подплываю к Наташе, тискаю. Одобрительно хихикает. Плыву вдоль берегов купальни, тяну за собой девчонок паровозиком. Наташа рассказывает свою короткую поучительную историю. Сама она из Ростова на Дону, это такой город, который местные жители называют «папой». Сами они носят кепки, штаны с низкой талией. В общем, реднеки! Провинциалы! Убожества… Наташа с детства не такая. Едва ей целку сбили, собралась, и села в поезд Ростов‑Москва. Покорила столицу! Устроилась ведущей на местный телеканал. Ну, если честно, репортером. Стала спать с шефом, помощником шефа. Когда с ней наспался целый телеканал, Наташу уволили. С горя пошла в бар. А там — представительный мужчина в костюме! Завязался роман. Молодой чиновник московской претуры. Или мэрии? Что‑то в этом роде, Наташа сама не очень в курсе. Быстрый секс, роман. Родила через пару месяцев. Охомутала. После того, как родила, сбежала от мужа в Индию. Дочь взяла с собой. Так они и жили на Гоа, припеваючи. Муж злился, слал деньги. Деваться некуда! Да и не так много ему приходилось платить. По московским меркам, конечно. А потом случилась беда. Девочка пошла гулять в поле, а ее там раздавили местные буйволы. И так раздавили и этак. Наташа всхлипывает. Мы с Настей утешаем, как можем. Вижу, рука Насти мельтешит в трусах Наташи. Слезы смешиваются с водой из купальни. Потом высыхают. Года два удавалось обманывать лоха из Москвы. Потом гаденыш прознал, что платит за покойницу. Рассердился! Подал в суд. В гробу она, Наташа, видела его суд. Но денег, увы, больше получать не удавалось. Пришлось работать! Устроилась в учителя йоги, паразитировала на идиотах, которые спасались в Гоа от московских пробок, московских цен, московских… В том числе и от московских зарплат, так что получала Наташа за труд инструктора совсем немного. Пришлось переезжать. Деревня, еще одна. Переспала с индусом. Поняла, что следует срочно бежать — ниже падать уже некуда. Напилась теплой водки с туристами из России в Таиланде, очухалась на пароме, который следовал в Турцию. Рядом хихикали два молодых наркомана. Дизайнеры из Москвы. Ну, конечно. А еще фотографы. А еще pr‑менеджеры. Кто угодно, в общем, только чтобы не работать. Зато у них никогда не стоит, и Наташа вступает в связь исключительно по желанию. Конечно, в этом есть и минусы. Иногда, попросту, не хватает крепкого мужского м‑м‑м, внимания. Такого, как у меня. Настина рука превращается в сто рук. Тысячу! Настя — Шива. И каждой своей рукой она дрочит Наташе, пока та кончает, дергаясь, словно в припадке. Хорошо, в купальне очень шумно. Веселятся, омолаживаясь, туристы. Плюнуть некуда. Отлить — целая очередь. Так что я и не вылезаю на бортик даже, а просто мочусь в воду. Это, в конце концов, тоже полезно. Я читал! Рассказываю девчонкам. Они решают повторить процедуру. Отплываем потом подальше. Но кто даст гарантию, что здесь уже не помочился кто‑то другой? Решаем покинуть купальню. Отправляемся на травертины. Старушка из Читы, наркоманы, и парочка унылых русоволосых жителей Мещеры — или где там у них средняя полоса — обещают присоединиться позже. Переходим пыльную дорогу, — прямо в купальных костюмах, — и спускаемся на травертины. Скачем по облакам веселым ежиком из мультипликационного фильма. Находим травертин поукромнее. Горы застыли окаменевшей мыльной пеной. На нашем импровизированном балкончике — бассейн глубиной мне по грудь, пара квадратных метров. Вода горячая! Прыгаем, задираем головы к небу. Любуемся им. Памуккале. Охранники пугалами сгоняют жирных русских туристок, усыпавших Памуккале, словно вороны — поле. А всего‑то и надо, отойти подальше. Поддерживаю себя на плаву руками, натыкаюсь на грудь Насти. На бок Наташи. Ягодицы. Ноги. Глажу каждую. Подумываю о том, чтобы взять в Кишинев и йогиню. Если уж я принял ислам! Или податься в Москву, к Насте? Осталось всего два дня. Какой же я кретин! Специально ведь собрался в поездку для того, чтобы разобраться в себе, побыть одному, вынести бесстрастный приговор. Вместо этого отправился на поиски приключений, ведомый самым худшим проводником, которого можно только вообразить. Член‑поводырь. Да он же слепец! Словно чудовище с морского дна, привыкшее ориентироваться по запаху, только знай себе раковину поукромнее ищет. Волосатую! Мохнатку ему подавай. А моя жизнь? Чувства? Гармония мира? Горестно вздыхаю. Женщины чувствуют печаль, Наташа подплывает сзади, массирует шею. Настя трется впереди. Не утешен. Нисколько! Чувствую себя школьником, который прогулял летние каникулы вместо того, чтобы подготовиться как следует. Упущенные шансы! Сожалеть о них, все равно, что с похмелья мучиться. Переигрывай, не переигрывай, все это лишь в твоем мозгу, а в жизни все равно все случилось. Проснулся на помойке! Теперь, что я ни решу, все будет игра случая. Времени обдумать решение нет. Желания — тоже. Не хочу ничего, хочу лишь… Пытаюсь честно ответить на этот вопрос. Удивлен ответом. Хочу, чтобы эта поездка никогда не заканчивалась. Выпишу сюда Ирину, понесемся по горкам вместе. Если она, конечно, захочет. Она захочет. Жена любит меня, я знаю. Она как пуля, вросшая в мясо. Обросла капсулой из хрящей, прощупывается при плотном пальпировании, но и только. Хохочу, счастливый. Да, я хотел бы вечно скитаться под этим солнцем, посреди этих фальшивых камней. Дышать соснами. Утекать морем. Кончать фонтаном — аутентичным османским фонтаном периода султана Абдул‑Меджида, — лопаться спелым гранатом. Вот сок течет по мне. Нет, это кровь, стыдливо объясняет Наташа. Сейчас она выйдет. Что за ерунда?! Когда это меня останавливало! Словно акулы, распаленные видом и запахом крови, набрасываемся с Настей на нашу жертву. Треплем. Я сзади, Настя — спереди. Потом меняемся. Бедняжка верещит, счастливая. Как ей хорошо с нами! Будь мы немножечко побогаче, она бы бросила все, присоединилась только к нам. А так ей, увы, приходится искать пропитание. Кстати, о нем. Почему бы не пообедать? Выбираемся из бассейна, смотрим на травертины, попираем их ногами, словно молодые боги. Наташа, — черной нимфой‑рабыней — обтирает мне спину. Нежно касается плеч. Прижимается щекой. Снова хочет. Женщины ненасытны, они словно кошки, им вечно мяса не докладывают, даже если из миски куски валятся. Хлопаю по ляжке. Настя тянет нас с травертинов в кафе. По пути встречаем остатки группы — язык не поворачивается назвать это группой, — и решаем отправиться в винный подвал. Он прямо при ресторане. Как удобно! Наверное, там и поспать можно будет, когда напьемся? Хозяин радушно распахивает перед нами. Бедный дурачок перестарался, дверь была на фотоэлементах. Но ему все равно! Щелкает пальцами небрежно, подзывает трех помощников. Те принимаются чинить дверь. Мы в это время рассаживаемся. Как всегда, в последние дни, люди перестают экономить. Это мне на руку! Больше съедят, больше выручу. Наевшись до отвала фаршированных баклажан, риса, и еще какой‑то аутентичной — вкусной, впрочем, — турецкой кухни, спускаемся в подвал по цементным ступеням. Железная дверь бухает. Бух!!! Вздрагиваю. От сырости ноет нога. Появляются верткие мальчонки, накидывают на нас всех пледы, суют в руки стаканчики для дегустации. Возникает смазливый молодой человек лет тридцати‑сорока‑пятидесяти, зависит от степени выбритости. Он из Азербайджана. Говорит, словно масло на бутерброд мажет. Добро пожаловать в винный погреб Памуккале‑Ширази, дорогие гости. Ширази это имя уважаемого человека, который в тыща триста сорок двести пятом году открыл здесь винный погребок, в котором мы сидим, дорогие гости. То есть вы сидите, а я, бедняга, стараюсь, работаю. Пауза для заученной улыбки. А теперь, приступим к дегустации, дорогие гости. Сегодня перед вами — три бутылки вина, дорогие гости. Одна из них, как вы видите по этикетке, изготовлена из ежевики, это такая ягода, она растет в лесу, а лес это когда много деревьев растут в одном месте, дорогие гости. Леса бывают хвойные, лиственные, и вообще какие угодно, дорогие гости. В нашем лесу, откуда мы набрали ежевику для этого чудесного вина, растут только лилии, орхидеи и ежевика, та самая, которую давили, чтобы получить из нее сок, из которого, путем естественного брожения, впоследствии изготовили вот это чудесное вино, которое я держу в руках, дорогие гости. Всем удобно? Всем видно? Дорогие гости, ваши стаканчики. Наливает. Пробуем. Пахнет ежевикой. Отдает на вкус ежевикой. Ну, как? Маловато спирта. Сомелье меланхолично кивает, достает из кармана флягу со спиртом, доливает в бутылку, потом разливает по новой. А теперь как? В самый раз! Отлично, а теперь перейдем к дегустации бутылки номер два, дорогие гости. Это вино изготовлено уже из настоящего турецкого кедрового ореха. Во всем мире из него добывают масло. А вот у нас наловчились давить вино. Разливает из бутылки в наши стаканчики. На вкус — обычное кедровое масло. Жирное на ощупь. Как, дорогие гости? Ничего, только маловато спирта. Нет проблем! Доливает спирта прямо в стаканчики, пьем, выдыхаем, наркоманы посмеиваются, зажигают косячок. Сомелье поощрительно машет рукой. Курите на здоровье, дорогие гости. Теперь пробуем вино номер три. Оно изготовлено из крови девственницы. Они тут на деревьях растут, интересуется Анастасия, блокнотик достала, записывает. Господи, ну дура‑дурой. Мечтает наладить завод по производству хвойного вина и вина из крови девственниц у себя в Нижнем Новгороде. Какая все‑таки жалость, что моя новая возлюбленная так глупа. Придется знакомить ее с детьми, думаю с ужасом. Представляю презрения ушат, который Ирина выльет на Настю. И будет права! Глупа, глупа, как пробка от вина, и неважно, какого… В это время сомелье — зовите его Гейдар, дорогие гости, — разливает нам кровяного вина. Сразу, без дополнительных расспросов, добавляет в стаканчики спирта. Ну, как? Превосходно! А можно просто спирта, без добавок? Ради Бога! Только это не спирт, а настоящее турецкое вино, которое здесь добывают из спирта. Путем естественного брожения, конечно! А спирт растет на деревьях. В экологически чистом лесу. Ну, как, понравилось? Дорогие гости, бутылка вина стоит всего сто долларов. Это если из ежевики. Хвойное вино стоит двести долларов, вино из крови целки — триста долларов. Нет денег? Без проблем, заплатите на границе. Есть деньги? Платите здесь? Дешевле вина вы не найдете, в магазинах страны оно стоит на двести процентов больше, а в дюти‑фри — в пятьсот. Выгодное предложение. Самые дешевые вина — только здесь. Кто купил три бутылки, получает в подарок еще одну, итого две бутылки по цене четырех, а с учетом пятой за полцены можно говорить о покупке шести за полную цену двух с половиной. Все понятно? Нет? Ничего страшного, он объяснит еще раз. Пятью шесть тридцать два минус сорок равно дважды семь минус пятнадцать процентов накрутки, плюс разница между курсами лиры в аэропорту и здесь, итого шестьсот двести восемь. А по курсу к евро еще дешевле. Все ведь просто. Отупев, дивимся на сомелье, ряды бутылок за его спиной, серые цементные стены подвала. Спрашиваю туристов, будет ли кто‑то что‑то покупать. Желающих нет. Ищи дураков! То же самое вино в аэропорту стоит в пять раз дешевле, негодует старушка из Читы. Достает из кармана мобильный телефон, демонстрирует фотографию в доказательство. Сомелье ни капли не смущается. Это другое вино, тоном гладким, как щеки после бритья, говорит он. Этикетка та же, название то же, производитель тот же, та же бутылка, тот же цвет, вкус тот же… А вино — другое! Так что, будем брать? Дешево, очень дешевою. Вино страшно полезное. У мужчин решает проблемы с эрекцией. Так и говорит, гаденыш — решает. Женщины пьют, бюст растет. Девушка, вам пригодится, обращается сомелье к Наташе. Становится все развязнее, как всякий азербайджанец, у которого что‑то не купили. Ненавидит нас! Хмурится, бросает фразы все резче. Что это он себе позволяет, спрашиваю. Мы вовсе не обязаны ничего у него поку… Бамц! Сомелье выскакивает из бункера, захлопнув дверь. Вот так попали! Вопим, стучим в дверь. Тяжеленая, окована железом. Распахивается окошечко. Нахал издевательским тоном сообщает, что, пока не купим все его сраное вино, никуда отсюда не выйдем. Кричать бесполезно! Погреб расположен прямо под травертинами, над нами — каменная «шапка» толщиной в несколько десятков метров. А еще здесь холодно, и мы это скоро почувствуем. Доброго дня! Захлопывает окошечко. Не успеваем сесть в круг, чтобы начать совет, как окошечко снова распахивается. Гаденышу скучно! Говорит, что будет отливать сюда, в прутья решетки, каждые полчаса, пока мы не начнем покупать вино. Грохот. Ждем. И правильно. Окошечко снова распахивается. Он, если нам угодно знать, не чурка сраный — негодует, тыча пальцем в старушку‑расистку, — а представитель великой нации. Вряд ли нам, свиньям, об этом что‑то говорит, но на его языке писал сам Фирдоуси. Можно подумать, он этот язык Фердоуси одолжил. Или продал! Несомненно, по цене в пять раз больше реальной. Язык бесценен! Особенно азербайджанский! Вообще, они с турками — один народ! На здоровье, говорю. Только почему мы должны из‑за этого покупать какое‑то говно, разлитое в бутылки в каком‑то пыльном цеху, в подземелье… За оскорбление продукции — пять штрафных бутылок! Встает, пристраивается к окошечку. Дамы взвизгивают. Подонок отливает, старается попасть на скамейки. Чтобы, значит, сесть можно было только на пол. А он цементный, ледяной… Устраиваем совещание. Платить никто не хочет, все возмущены. Мобильные телефоны в подземелье не работают. Что делать? Наркоманы раскуривают косячок, советуют расслабиться. Тут до меня доходит. Предлагаю наглому торговцу переговоры. Выхожу в коридор, предварительно дав сковать руки наручниками. Объясняю, что денег у группы нет. Да и не группа это, так, разношерстный сброд. Ты тоже пойми, братан, говорит сомелье, я ведь человек подневольный. На процент торгую! Как насчет натурального обмена, спрашиваю. Что именно я имею в виду? Объясняю. Минутная пауза. Потом ключ стучит о наручники. Я свободен. Жмем руки. Распахиваем двери. Группа выходит, один за другим. Настя смотрит удивленно. Четыре, пять… быстро налегаю на дверь плечом. Азербайджанец помогает. Эй, эй. Слабый стук с обратной стороны. Ну, да, объясняю Насте с Наташей, выводя их под локоть на свет божий, тороплюсь, пока владельцы винного погребка не передумали, изредка оборачиваюсь, убедиться, что группа следует за нами. Оставил двух заложников. Любителей травки. Все равно им не холодно. Не жарко. Не страшно. Нет надежды, радости, печали. Только запах палой листвы. Проще говоря, продал в рабство. Да на кой туркам два этих чертовых придурка, спрашивает Наташа, которая быстро сориентировалась. Ну, если честно… Не знаю, расстроит ли это девушек… Короче, наркоманов прикупили на органы. Памуккале часто посещают туристы из Израиля, медицинский туризм, знаете. Очень развиты частные клиники! Там этих позитивных ребят на части разберут. Как минимум, сетчатка пойдет в дело! Но это же ужасно, негодует Настя. Ужасно было бы замерзнуть в этом подвале, возражаю. А после него нас бы отвели в лавку сладостей! А оттуда — на текстильный завод! После этого — в мастерскую изделий из нефрита! Мы бы все попали в рабство, натуральное! Сами виноваты. Нечего было рваться в винный погреб. Выскакиваем на поверхность, злорадно молчим на расспросы встречной группы, спускающейся нам навстречу. Сами все увидите! Бежим к травертинам. Я знаю, как они появились. Рассказываю. Афина прилетела сюда в отпуск, выгнала из купальни Клеопатру, сама замочила свой тощий греческий зад. Камня еще не было. Стояли голые горы. Сиротками жались к треснувшим подошвам богини. Афина сжалилась. Сорвала с себя хитон, оголила тощие сиськи, бросила ткань на землю. Складки окаменели. А так как после дороги Афина была потная, хитон оказался влажным. Так и сочится по сию пору. Памуккале — место, где камни текут. Металл реет пухом. Пушинки давят к земле тяжестью всего мира. Странное, удивительное место, где все наоборот. Шиворот‑навыворот. Страна лимериков древней Эллады. Самое прекрасное место из тех, что мы посетили, дорогие участники путешествия. Ну, кроме Афродисиаса, конечно, поправляет меня кто‑то. А, это да. Само собой! Афродисиас это такая помесь… Коктейль богов. Это как… Сборная мечты! Пляж из кинофильма «Пляж», загорелые женщины из любого кинофильма студии «Альфа‑франс» — лидирующая компания на рынке французского порно, — песок из кинофильма «Баунти», еда из программы Джейми Оливера, массаж из фильма «Шокирующая Азия», красоты из сериалов Би‑Би‑Си про живую природу, и античные достопримечательности из сериала «Рим». Крем‑де‑ла‑крем. Вот что такое Афродисиас! Осталось потерпеть совсем чуть‑чуть, — шлепаю босыми ногами по тонкой пленке воды, покрывающей травертины, — и уже послезавтра… Все радуются, чуть ли в ладони не хлопают. Ждут Афродисиаса, как дети — Нового Года. Разбредаются по травертинам, словно первобытные дикари — по берегу моря, в поисках моллюсков. Одна Настя не бродит, стоит рядом, грустная. Что случилось, любовь моя. Не хочу уезжать, говорит она. Удивляю сам себя. Хорошо, говорю. Давайте поженимся.