Читать книгу "Нора Баржес - Мария Голованивская"

Дипломат со второго этажа усиленно покрывал студентку – мать своего нежданного сына. Этим своим розовым и теплым мальчиком он заткнул за пояс многих из тех, кто списал его в утиль. Его самолюбие ликовало, и он отчаянно закреплял событие, боясь, что, если его плохо прибить, оно куда-нибудь улетучится или соскользнет. И окажется, что ребенок не его, или что он не мальчик, а девочка.

Студентка хотела брака. Она добивалась его и так и сяк. В эту минуту так.

Нойер в Женеве делала доклад на конгрессе. У нее чесалось ниже пупка, и она подозревала Павла в нечистоплотности. Чесаться было нельзя.

Павел давно запал ей в душу, и она готовила план по более тесному телесному сотрудничеству с ним. Она хотела иметь русского мужчину, хотя не все это понимали, и многих это настораживало. Серый костюм от Мамы Моды с большими пуговицами обхватывал ее тонкую, но сильную талию, а разрез на юбке, грамотно обнажавший внутреннюю часть бедер, не шел в разрез с принятой нынче деловой униформой женщин, умело доводящей сочное женское тело до готовности.

Мила из бухгалтерии крала на курсе долларовой валюты.

Риточка отчиталась по начальству о подписанной колонке цифр и весело заскакала по тротуару в ближайшую кафешку, чтобы перекусить.

Она имела право вкусно поесть – греческий салат с белым вином, например. Она совершила шаг с Павлом и должна была его осмыслить. Как это сделать, не жуя и не пережевывая?

Видел твою Риточку, чудо как хороша!

Он отправил ей телефонное послание, что в их отношениях принято не было.

Она прочла его несколько раз глазами мертвой рыбы.

Когда он набирал буквы неумелыми пальцами, то внезапно словно задохнулся, принялся сучить жабрами, как старик. Он не мог дотянуться до необходимого усилия, ему мешали ненужные, зря прожитые годы, пузыреобразное пузо, толстая и сухая кожа на всем теле, чешуя…

Отправив послание, он крякнул, как селезень, проглотивший самого себя.

Может быть, люди и вправду невидимые зонды, которые опускаются сверху вниз пытливыми исследователями бытия? Вот о чем теперь спрашивал его в письмах Майкл, вот о чем в эту минуту болела его душа.

Трубочка «Нора», трубочка «Риточка», трубочка «Кремер», трубочка «Нина», трубочка «Павел» и многие-многие другие – с запотевающими от дыхания стенками, трескающиеся от слишком высокой или слишком низкой температуры, вечно булькающие своим же содержимым.

Норочка выплеснулась и потухла.

Он видел Риточку.

Выследил, сотворил гадость, осмелился мерзкими мыслями и делами дотронуться до нее, Норочки.

Она всегда знала, что он измажет ее.

Ее опустили сюда, на этот поросший бурьяном пустырь, чтобы она лишний раз доказала пытливым испытателям-кукловодам, что более грубая и примитивная материя мажется, плюется и кусается, как дурной ребенок из дурной семьи. Она должна была валяться в грязи на обочине, чтобы кукловоды сочли эксперимент завершенным и поставили печать «доказано».

Из Пашиной колбочки выходил воздух. Он сглотнул добычу, сладко поморщился, он хрустнул ее панцырьком, косточкой сахарной, он обдал ее своей горьковатой слюной и теперь выдыхал миазмы разложения прекрасной жертвы. «Примитивные существа лучше всего умеют жрать, – должны были бы в этот момент начертать естествоиспытатели из Поднебесной на своих лучезарных крыльях или облаках. – Их челюсти устойчиво откусывают голову, а желудочный сок по-прежнему представляет собой соляную кислоту».

Норочке было невыносимо больно, когда ее откусывали.

Риточка, точнее, колбочка Риточки, доедая греческий салат, почувствовала на себе первый лилово-розовый лепесток и первую вылупившуюся почечку. «Для экспериментатора, использующего в качестве материала траву луговую, а также полевую – в общем, растение безродное – наиважнейший вывод для апробации представлен гипотезой, что для сорняков самое важное привлекать и подманивать, пышно цвести и колебать ароматы, прикидываться чем получше, чтобы двигаться, и этим раздразнивать всякую полуслепую-полуголодную шваль, производя тем самым естественный отбор и собственную эволюцию в сторону клумбы».

Ты его видела? Как? Когда? – Норочка позвонила с серьезным вопросом, что само по себе было не в ее правилах.

Откуда ты знаешь? – изумилась Риточка, которая не была готова к тому, что Нора узнает молниеносно.

То, что я это знаю – нормально, – сказала Нора бесцветным голосом, – но как это понимать? Тебя обидели?

Риточка вздохнула с облегчением. Она рассказала про выставку Кремера, причем нарочито подробно, что Норе было по нутру, уточнила, что ее отправили, так сказать, к казначею, что она и знать не знала, что идет к Павлу, в общем, чушь какая-то и мир тесен.

Нора очень плакала, когда закончила говорить с Риточкой. Она не могла отличить правду от лжи, и это означало, что у нее совершенно износился лакмус, без которого никакая ее хитрость не имела ни малейшего шанса на успех. Она теряла зубы и глаза, а значит, становилась беззащитной.

Она ответила Павлу: «Вот видишь, а ты на меня сердился»!

Павел не ответил.

Он работал допоздна, предвкушая такой аппетитный для него разговор с женой.

Риточка позвала Нору к себе, много и радостно щебетала, вкусно и красиво кормила, ставила новую музыку и была как ни в чем не бывало. Нора не опустилась до расспросов, обстоятельно рассказала о творческом пути лучшего друга Петра Кремера и, выкурив от напряжения полпачки сигарет, добросовестно нарисовала Риточке план развески картин, написала список обязательных гостей, накидала содержание буклета.

Ей стало дурно. Она увидела, как Риточка испугалась. У нее перед глазами стали кружить черные и золотые круги, по всему телу разлился сладкий и липкий жар.

Она заметила, как Риточке кто-то звонил, но та не подходила. Звонки были настойчивые, и она узнала по ним Павла.

Конечно, меня должно настигнуть то, чем обычно других настигаю я.

Она пришла домой глубоко за полночь.

Павел сдулся от ожидания и метался в агрессии.

Я больна, – сказала Нора.

Это не новость, – ответил он.

Пожалей меня, – прошептала она.

Не за что, – прошипел он.

Что ты хочешь от Риточки? – спросила она, вытирая крупные капли пота с посеревшего лба.

Завладеть ею тебе на зло, – это была пуля, она ранила почти смертельно.

Ты дурак, – Нора стала отвечать прямолинейно, что было противоположно ей по сути. Это означало, что с ее сутью что-то приключилось, возможно, что-то очень плохое.

Трахну и мы квиты, – сказал он уже по-доброму, видя, что какая-то новая беда все же есть.

Он подошел к ней и почти подхватил ее, падающую на пол.