Читать книгу "Нора Баржес - Мария Голованивская"

Может, даже женится. А почему бы и нет?

Развестись и жениться, почувствовать вкус победы, распрямиться, наконец.

А вдруг она и вправду очаровательна, да и молода в придачу?

Прекрасно, прекрасно.

Нора, конечно, расстроилась, что не дозвонилась, но у нее были хлопоты, она набирала цифры, волшебную формулу связи с Риточкой, по дороге в хранилище, в мутные холодные казематы, где томились шедевры, на которые ей необходимо было взглянуть, чтобы оживить их или умертвить. Свой участи ожидали: полная дама, приписываемая Мане, кряжистый старикашка, приписываемый Ван Гогу, глиняный кувшин с росписью, приписываемый Бриттену. Она, твоя Риточка, врет тебе, сказала ей Дама, приписываемая Моне, она шарит по жизни, пытаясь нащупать там золотую жилку.

Бабьи домыслы, не согласился кряжистый старик, никогда не слушай их деточка, к тому же полные дамы склоны к полноте воображения… Твоя Риточка сейчас беседует с важным господином о важном деле, она нехотя бредет по распаханному чужими полю, и ноги ее утопают в земле.

Норе показалось, что у нее поднимается жар, что за странное недомогание и кровь по утрам? Как будто ослабление всего тела, вот уже и не курится, как прежде, и кто-то чужой поселился во рту и мусорит там окурками и плюет на пол.

Много слышал о вас, говорят вы большая поклонница моего друга Петра Кремера?

Павел кокетничал.

Рита кокетничала в ответ.

Оба попадали в Нору.

Он кокетливо говорил о ее молодости, о представлениях молодых девушек, об их душах, потом язвил о пустоте и усталости, против которых выставка Кремера, конечно, ударный инструмент.

А вы любите живопись?

А вы?

А вы?

Она язвила о мужчинах и женщинах, о том, как первые все огрубляют, и о том, как вторые все чрезмерно утончают, о безответственности и глупой работе.

Он наливал ей коньяк, воду, сок, кофе.

Она глотала коньяк, воду сок, кофе.

Он ей понравился, показался перспективным. Или, точнее – рентабельным.

Кажется, вы знакомы с моей женой?

Его ботинки поскрипывали при ходьбе.

Глубоко коричневые, кожаные, жирные, самовлюбленные, с перфорированными узорами на носках.

Ее коленки были круглыми, нежно розовыми, они выступали из-под коротенькой кремовой юбчонки и как будто все время шли в наступление.

А что вы, Риточка, делаете завтра вечером?

В какой-то момент они оба разозлились, разговор не шел, стопорился, и надо было пихнуть его чем-нибудь, надавить, чтобы из него потек, наконец, свежий сок.

Хотите позвать меня на семейный ужин? А потом секс по-шведски?

Он стал извиняться.

Она стала извиняться.

Сок пошел.

Он подписал столбики с цифрами, без которых картины Кремера не смогут висеть на стене.

Из-за Норы я теперь не могу даже с вами поужинать? Кто угодно может, а я нет? Нора отняла вас у меня? Но как?

Он казался трогательным.

Она подумала, что его зона удовольствия именно здесь, в том, чтобы немедленно получать участие на свой запрос об участии. Ну конечно, он ведь именно сюда ранен Норой.

Никто не может меня у вас отнять.

Она улыбнулась.

Он улыбнулся.

Он предложил ужин, подумать еще о некоторых «совместных идеях» и тайну отношений.

Она согласилась, и, когда он жал ее похолодевшую ручонку, даже прикрыла глаза от удовольствия.

Будущая отмычка шевельнулась в ней.

Он испытал наслаждение от проведенной партии и почувствовал отчетливый прилив бодрости.

Она, кажется, и правда понравилась ему.

Его телефон.

Ее телефон.

Он позвонит. У него еще есть дело.

Петр Кремер ставил свою подпись на только что законченный натюрморт из веточек можжевельника, носового платка, раскрытой старинной книги и двух вишенок.

Главным в этой картине был безупречный, глубокий и ароматный, как у Брейгеля, фоновый пейзаж: гора, речка, летящая с обрыва вниз, зелень, карабкающаяся по крутым склонам, итальянская деревушка вдали.

Нина подошла к нему, обняла. Завтра к нам приезжает Анюта, тебе, я думаю, будет интересно поговорить с молодежью. Он поцеловал ей руки, осторожно вывел последнюю закорючку подписи, нарисовал дату.

Анюта целовалась с Лешкой за кинотеатром, он к ней обязательно приедет летом, его папа как раз собирался везти всю семью в Италию, но главное, конечно, послания, они будут переписываться. Он ласкал ее девичью грудь, теплый плоский живот, она ласкала его, на них оглядывались мальчишки и девчонки, после уроков прогуливавшие в сквере собак. Были там и одноклассники, поэтому подробности первого причастия смело разносились по окошечкам маленьких карманных телефонов друзей и просто знакомых.

Валя резала борщ.

Все, кроме Норы, с аппетитом трескали настоящий хохляцкий, с рубиновым отливом борщ, а Нора что-то совсем исхудала, даже иссохла, ни сырников не берет, ни мяса, вот правду говорят, еврейки эти бывают очень больные, потому что породы в них слишком много.

Майкл только проснулся, погладил по спине молодую девушку, что спала рядом с ним. Он вдруг ощутил сильную тоску по жене, детям. Он смотрел на плохо беленый потолок чужого дома и не понимал, как это она забрел сюда, в чужую жизнь, такую неуютную, ненужную. Неужели и в его жизнь, там, дома, забрел или забредет чужак и будет вот так дотрагиваться до его жены, уже почти что переставшей плакать от его ухода? Он встал, на цыпочках проскользнул в ванную, оделся…

Как случилось так, что он сменил женщину, он не помнил. Но помнит ли эта грудастая девушка, как оказалась с ним в этом номере, дне неделе, месяце и так далее по всем системам координат? Кто прицелится в оптический прицел, кто жахнул стрелой? Амур, говорите, тот самый мальчик-Амур? Ой ли…

Галина Степановна усаживалась на скамеечке в уютном скверике, Вернулся из больницы их старый дворник, они взяли краковской, поллитра, холодно еще, конечно, да и почки ноют, и на ветвях, и в пояснице, но не тащить же его домой вместе со все прибывающей братией? Вот подоспел еще один дворник, и второй, и третий…

Зайку надрезали.

Это был только первый надрез, кровь зажали зажимами и продолжили скальпелем открывать место катастрофы. Появилась опухоль. Хирург переглянулся с сестрой, и та пожала плечами ему в ответ. Они не любили оперировать в паре. Он считал ее тупоумной дурой с фигурой – в основном за то, что с полгода назад она отказала ему во время дежурства, а также держала за хама и быдло. Но надрезанная Зайка не знала этих страстей и тихо посапывала, видя искусственные сны, как и положено человеку, решившему выплюнуть из себя кусочек смерти.