Читать книгу "Чудеса специальным рейсом - Марианна Гончарова"

А теперь все. Ы-ы-ы…

Никогда мне не стать симпатичной старушкой, чтоб ко мне приходили тимуровцы пить чай с вареньем и спрашивать, не нужно ли мне помочь складывать дрова. И чтоб слушали мои воспоминания, как я была в молодости знакома с поэтессой и писательницей Натальей Хаткиной.

– А вы Ленина видели? – с уважением спросили бы тимуровцы…

В голове моей затуманилось, я вдруг увидела Марину в телевизоре:

– А вы помните, дорогие телезрители, – торжественно и печально сказала Марина, четко, легко и разборчиво проговаривая каждое слово, не то что я сейчас, – вы помните, тут у нас в студии была одна дама рэчыстая? Она еще несла такую пургу, – грустно повела глазами Марина куда-то в сторону от смущения и кручины, мол, как она тогда могла на меня повестись, – всякую пургу про брандспойты, гаспаччо, степ и лягушек. Так вот, – тут Маринин голос крепнет, – так вот! С прискорбием сообщаем, что ее… тяпнула пчела. В язык. Жить-то она будет, но этот бред сивой кобылы она уже нести не сможет больше никогда. Так что спите спокойно, дорогие товарищи.

«Ы-ы-ы-ы…» – подумала я, представив эту картину.

Но! Эх, Марина, Марина! Плохо она знала гуцулов!

– Я тэбэ прыгостыв циею бджолою, – с интонацией Богдана Ступки воскликнул Иванко, – я тэбэ и…

Короче, Грабичок, видимо, решил меня прибить, чтоб не маялась. И подумала я, что это очень неплохой выход из положения. Особенно для Грабиков, чтоб я не выла у них под хатой и не распугивала покупателей меда…

– Я тэбэ пригостыв, я тэбэ видвэду до ликаркы!

Мне было уже все равно. Иванко с Галей потащили меня в село Ростоки к местной знахарке, ворожке и колдунье Фрозине.

Мои молодожены важно шествовали по селу, церемонно раскланиваясь и приветствуя встречных длинными, на мой взгляд, слишком длинными приветствиями. Грабиков, видимо, любили в селе за трудолюбие и прекрасные Галины фиалковые глаза. Они с удовольствием, не торопясь, каждому встречному рассказывали, что случилось вот с этой приезжей пани, которая преданно трусит за ними, поскуливая и подвывая. Встречные качали головами и прицокивали языками от жалости, а я обреченно пережидала пароксизмы их сострадания, присаживаясь в тенечке на обочине, вывалив синий язык, как собака чау-чау.

– Далеко еще? – спросила я. – Аео ее? – звучало это так.

– Та не-е… Блызэнько… – успокоила меня Грабичка.

К этому «блызэнько» я ковыляла то вверх, то вниз вслед за бодро вышагивающим Иваном и порхающей Галей еще часа полтора. Помню только, что мы поднялись на высокую гору и вошли в облако. И будто я уже на небесах, и это оказалось не так страшно. А красиво, необычно и даже забавно. Там, в облаке, было прохладно, туманно и колко. Но когда оно, это облако, оказалось под нами, вокруг появилась прохладная густая зелень, и я увидела освещенную солнцем деревянную Фрозинину хату. Двухэтажную, добротную, с резными балконами, с финской ярко-синей черепицей.

Вот тут-то я и поняла, какой прекрасный подарок преподнесла мне эта пчела!

Обворожительное это оказалось место, усадьба ростокской ворожки, как будто совсем недавно на этом подворье снимали несколько фильмов из жизни разных народов и разных эпох. Ткацкий станок и древние лавки стояли рядом с сияющим «Лендровером». На зеленой траве, где были разложены домотканые рушники и веретки для просушки и отбеливания на солнце, стоял электрический фонтан с крутобедрой танцующей негритянкой. В вольере плевался от ярости черный с подпалинами доберман, а рядом с вольером сновали туда-сюда два белоснежных кролика. По двору между гипсовыми львами расхаживали куры, индюки, играла стайка котят с дрожащими хвостиками и величаво топтались два облезлых павлина.

Но когда я увидела Фрозину, я вообще забыла про пчелиный укус. Слушайте, вот это была удача! Такая немыслимая диковинная красавица эта Фрозина была, просто загляденье – здоровенная, еще больше и выше Ивана, широченная, черноокая, полный рот золотых зубов, длинный-предлинный нос, густые брови, как гусеницы, в роскошной небрежно повязанной на седых волосах турецкой шали с кистями. И косая! Прямо дух захватило, как она была хороша! Муж ворожки, щуплый и маленький в женском фартуке и в платке, повязанном вокруг лица так, что над головой торчали большие длинные цветные уши, возился во дворе. Такой милый и трогательный в этом платке, объяснил, что у него воспалились железки, и жена, как он с уважением сказал, «поклалы компрэса», так и сказал: «жинка мОя, Фрозына Васыливна, поклалы компрэса». Фрозина смотрела какой-то сериал, пугалась, ойкала, восторженно прижимала руки к груди, давала советы героям, подсказывала реплики, злилась, обзывалась и призывала нас в свидетели, какие главные герои дураки. Словом, была во власти происходящего на экране.

От нечего делать я стала осматриваться вокруг.

В соседней комнате у зеркала вертелся юноша. Он застегивал пуговки чистенькой белой выглаженной сорочки, поправлял наглаженные брюки и любовался блестящими новенькими остроносыми туфлями, отставив ногу на пятку, как в танце… Фрозина, оторвавшись на секунду от телевизора, потянулась шеей в комнату сына и, не вставая с дивана, тревожно спросила:

– Славчику, ты куды, сынку?

Славчик, приглаживая непослушные вихры мокрой расческой, старательно ровняя пробор, от усердия вытянув дудочкой губы, ответил быстро и не глядя:

– Та йдемо, мамо, Пэтра быты.

(Мол, идем, мама, Петра бить.)

– А-а-а… – успокоилась как-то сразу Фрозина, – ну то добре, тилькы не палы. (Не кури.)

Кино, как всегда, прервалось на самом неожиданном месте. Фрозина, размышляя вслух, как бы предполагая, чем может закончиться вся эта история, вразвалочку подошла ко мне:

– От, яка ж жизненна картина! – поделилась она впечатлениями.

Пошел уже второй час после укуса, я сидела с вываленным наружу языком и воспаленными и отекшими глазами, как у породистого бассета. С языка капало – я проголодалась.

– Я взагали в свята нэ ликую… (Мол, я в праздник не работаю, так сказала Фрозина, потому что это грех.) Алэ… Шось, дытынко, в тэбэ очка сумни… – то есть грустные мои глаза.

А какие должны быть у меня очка? А представляете меня с веселыми глазами и вываленным языком?! Куда бы меня забрали? Женщину-собаку… (Вот напрасно вы! Я же знаю, о чем вы подумали! Моя фантазия пошла бы дальше, чем сумасшедший дом. Например, уличные ярмарки и балаганы, где я могла бы выступать в компании с бородатой женщиной и мальчиком-змеей.) Как я поняла, мои сумни очка будут стоить мне двойной оплаты. За грешную работу в праздник.

– Ы-ы… – ткнула я пальцем себе в рот.

– Бджола?

– Ыгы…

Фрозина стояла враскоряку передо мной, опершись руками о свои могучие колени, и с неменьшим интересом, чем минуту назад смотрела в телевизор, глядела мне в рот, прищурив глаз. Потом смешала какие-то жидкости из разных пузырьков, пошептала над ними и объяснила: