Читать книгу "Город бездны - Аластер Рейнольдс"

— А вы не могли бы научить меня убивать?

Мы расположились на траве, чтобы немного отдохнуть — вернее, отдыхала Амелия, а я просто ждал, когда она восстановит силы.

— Вы уверены, что этого хотите?

— Нет, разумеется, нет. Я просто хочу, чтобы он прекратил.

Я разглядывал чашеобразную долину Айдлвилда. На террасах, на дальнем склоне, копошились крошечные фигурки, похожие на движущиеся запятые. Люди торопились закончить работу до темноты.

— Не думаю, что он примется за старое, — сказал я. — Тем более после того, что случилось… Но если что, вы с ним справитесь. Только голову даю на отсечение, он даже близко не подойдет к пещере. Я знаю таких людей, Амелия. Они ищут легкой добычи.

Она задумалась — возможно, о тех, кому пришлось пройти через то же испытание, что и мне.

— Я знаю, что так нельзя говорить, но я ненавижу этого человека. А завтра мы сможем еще поработать над этими приемами?

— Конечно. Более того, я на этом настаиваю. Вы еще слабоваты… хотя обгоняете время.

— Спасибо, Таннер. Вы не против, если я спрошу, откуда вам известны эти вещи?

— Я все-таки консультант по личной безопасности, — ответил я, вспомнив о документах, найденных в конверте, и грустно улыбнулся. Интересно, что бы она сказала о содержимом этого конверта. — Ну… и не только.

— Мне говорили, что вы были солдатом.

— Да, вероятно. Но любой, кто хочет выжить на Окраине Неба, так или иначе должен стать солдатом. А это входит в плоть и кровь. Если не решаешь проблему, становишься ее частью. Если не выступаешь за одну сторону, тебя по умолчанию считают приверженцем другой.

Разумеется, это было довольно грубо и упрощенно. Например, если у тебя именитая родня или толстый кошелек, ты запросто можешь купить себе право на нейтралитет. Но для среднего гражданина Полуострова ситуация складывалась примерно так, как я описывал.

— Кажется, вы уже многое вспомнили.

— Память начинает возвращаться. Похоже, полезно было пообщаться с личными вещами.

Она одобрительно кивнула, и я ощутил укол совести. Я все-таки солгал ей. Фотоснимки дали мне гораздо больше, чем просто воспоминания. Но в данный момент ей лучше думать, что у меня пробелы в памяти. Будем надеяться, что Амелия не настолько проницательна, чтобы разгадать мою уловку, но впредь не стоит недооценивать Нищенствующих.

Я действительно был солдатом. Но комплект паспортов и прочие детали позволяли сделать вывод, что мои возможности не ограничивались боевыми навыками — хотя они, несомненно, служили основой для всего остального. До кристальной ясности пока было далеко, но я уже знал гораздо больше, чем день назад.

Я родился в семье, принадлежащей к нижним слоям аристократии. Эти люди еще не дошли до вопиющей бедности и сознательно стремятся поддерживать иллюзию обеспеченности. Мы проживали в Нуэва-Иквике, на юго-восточном побережье Полуострова. Ветшающее поселение, отграниченное от войны неприступным горным хребтом, сонное и равнодушное даже в самые мрачные военные годы. Северяне нередко заплывали вниз по побережью и гостили в Нуэва-Иквике, не опасаясь расправы — даже когда мы официально считались врагами. Браки между потомками Флотилии не были редкостью. Я вырос со способностью читать на гибридном языке противника почти столь же бегло, как на родном. Мне казалось странным, что наши вожди вдохновляли нас на ненависть к этим людям. Даже исторические книги указывали на то, что мы были едины, когда корабли покидали орбиту Меркурия.

Но с тех пор многое изменилось.

С возрастом я начал понимать, что, не имея ничего против генов или верований объединившихся в Северную коалицию, я все же считал их врагами. Они совершили целый ряд изуверских деяний… Впрочем, мы от них не отставали. Да, я не презирал их и не считал, что они должны быть уничтожены. Но мой долг состоял в том, чтобы сделать все для нашей победы — чтобы война закончилась как можно скорее. Поэтому в двадцать два года я вступил в ряды Южной милиции. Я не был прирожденным солдатом, но быстро учился. Поневоле будешь учиться, когда тебя бросают в бой через пару недель после вручения оружия. Я оказался хорошим снайпером. Потом, после надлежащих тренировок, я стал первоклассным снайпером — и мне ужасно повезло, что моей части были нужны снайперы.

Я помню свою первую жертву — вернее сказать, первые жертвы.

Мы засели на вершине холма, который торчал над джунглями, и глядели вниз на прогалину, где войска СК выгружали припасы из наземного транспорта. С безжалостным спокойствием я поднял оружие и прищурился в прицел. Потом поймал в перекрестье волосков одного из бойцов вражеского подразделения. Винтовка была заряжена субзвуковыми микропатронами — абсолютно бесшумными и запрограммированные на пятнадцатисекундную задержку детонации. Достаточно, чтобы влепить в каждого находящегося на прогалине человека по заряду величиной с комара. Потом увидеть, как одним и тем же движением каждый из них лениво поднимает руку и почесывает шею, куда его укусило воображаемое насекомое. Восьмой, последний, что-то заподозрил, но было слишком поздно.

Солдаты падали в грязь с каким-то зловещим однообразием. Позже мы спустились с холма, чтобы реквизировать припасы для нашей части. Трупы, через которые мы переступали, были гротескно раздуты внутренними взрывами.

Так я первый раз пригубил смерти. Это было похоже на сон.

Иногда я гадал, что могло случиться, если бы задержка составляла меньше пятнадцати секунд, и первый солдат упал бы прежде, чем я нашпиговал остальных. Хватило бы мне выдержки и холодной воли настоящего снайпера продолжать, несмотря ни на что? Или шок от содеянного срикошетил бы по мне с такой силой, что я с отвращением выронил бы винтовку? Но я всегда повторял себе: нет смысла задумываться над тем, что могло бы случиться. Я знал лишь, что после первой серии нереальных расстрелов эта проблема исчезла навсегда.

Почти навсегда.

Особенность работы снайпера состоит в том, что враг для него — почти всегда просто мишень. Расстояние слишком велико, чтобы разглядеть выражение лица в тот момент, когда пуля находит свою цель. У меня почти никогда не возникало необходимости стрелять повторно. Какое-то время мне казалось, что я нашел безопасную нишу. Моей психике ничто не угрожает — а значит, я защищен от худшего, что может случиться на войне. Меня ценили в подразделении, оберегали словно талисман. Ни разу не совершив ничего героического, я стал героем благодаря чисто механическим навыкам. Можно сказать, что я был счастлив — если военное ремесло может сделать человека счастливым. А почему нет? Я видел мужчин и женщин, для которых война была возлюбленной, капризной и злой, которая мучила их, калечила их тела и души. Они уходили от нее — избитые, голодные — и все равно возвращались. То, что война делает несчастными всех без исключения, — это самая большая ложь, какую я когда-либо слышал. В таком случае, мы бы давно прекратили воевать, причем навсегда. Возможно, придется признать, что человеческая натура не столь благородна, как хотелось бы. Но почему война обладает неким странным, темным очарованием, почему мы всегда так неохотно оставляем ее ради мира? Дело тут далеко не в столь заурядном явлении, как привычка, когда военные действия становятся нормой повседневности. Я знал мужчин и женщин, которые получали от убийства врага настоящее сексуальное удовлетворение, более того — действительно видели в этом нечто упоительно-эротическое.