Читать книгу "Небесные тираны. Столетняя история бомбардировщиков - Бьёрн Берге"

фон Рихтгофен хранил немецкий перевод книги Джулио Дуэ «Господство в воздухе»{176}. Он следовал идеям Дуэ, насколько это было возможно, разве что не имел возможности использовать боевые отравляющие вещества. Когда через несколько дней после захвата Герники подразделениями националистов фон Рихтгофену позволили рассмотреть всё поближе, он смог установить, что у нападения имелись свои недостатки, однако в целом атаку можно было считать успешной. Особенно это касалось однокилограммовых зажигательных бомб с фосфором от конгломерата германских концернов «И. Г. Фарбен». С температурой горения, близкой к 2500 градусам, они удивительно быстро уничтожали деревянные здания.

Люфтваффе также успешно испытали один из своих самых современных бомбардировщиков, «Дорнье До 17», называемый «карандашом» за изящную форму. В ходе испытаний этой модели немецкие конструкторы обнаружили, что обтекаемые корпуса двигателей, выполненные из металла и расположенные прямо по центру крыла, могут снизить сопротивление воздуха на 20 процентов{177}. Этот принцип был ключевым в конструкции самолёта «Дорнье», совершившего технологический рывок в скорости и практическом потолке до 410 км/ч и до приблизительно 8230 км соответственно, что почти в два раза превосходит характеристики модели от «Юнкерс», поставленной в Японию всего шесть лет назад. Самолёт также был впереди всех в плане оснащения контрольно-измерительными и навигационными приборами. Фон Рихтгофен с гордостью доложил рейхсминистру авиации Германии Герману Герингу, что самолёт готов, хотя ещё и была возможность повысить точность во время самой бомбардировки.

Для немцев «Операция „Рюген“» представляла собой прежде всего испытание недавно созданных ВВС «Люфт-ваффе»{178}. Но это также было подарком — хотя и несколько запоздалым — Геринга Гитлеру на день рождения. Он хотел напомнить фюреру о превосходстве люфтваффе, и того было нетрудно убедить. Он уже давно был почти футуристом в прославлении технологий и индустриализации, которые считал решающими факторами достижения своих целей{179}.

В результате бомбардировки Герники увеличились бюджеты. Геринг был в восторге. Наркоман со стажем, сильно загримированный и постоянно красующийся в жёлтой куртке на меховой подкладке из кожи диких зверей, он намеревался создать сильнейшие в мире военновоздушные силы. «Я собираю самолёты, пока другие собирают почтовые марки»{180}.

Фон Рихтгофен, Гитлер и Геринг. Все эти люди воспитаны по одной и той же модели, которую психолог Элис Миллер называет «Чёрной педагогикой»{181}. Она целиком и полностью основывается на телесных наказаниях как средстве против капризов, неповиновения и своенравия до тех пор, пока для усмирения ребенка не будет достаточно всего одного взгляда. Теперь эти люди получили возможность осуществлять подобные действия в ничем не ограниченных масштабах.

Ноэль Монкс из лондонской газеты «Дэйли экспресс» был первым иностранным репортёром, прибывшим в Гернику после бомбардировки.

[Меня] шокировали баскские солдаты, которые собирали обугленные тела, ставшие добычей пламени. Некоторые солдаты плакали, как дети. Там пламя, дым, щебень; запах горелой человеческой плоти тошнотворен. Дома превратились в преисподнюю{182}.

Вскоре к Монксу присоединились корреспонденты из крупных зарубежных изданий. Все они единодушно осудили жестокость бомбардировки. Это вызвало огромную бурю пропаганды со стороны испанских националистов. Радио «Саламанка» утверждало, что всё это «ложь, ложь, ложь» — «Mentiras, mentiras, mentiras». Напротив, заявили франкисты, никакого воздушного налёта не было, а всё было организовано республиканцами, которые сами сбросили бомбы в канализационные трубы{183}.

После того как неоспоримые доказательства затруднили защиту этой позиции, националисты пытались преуменьшить масштабы трагедии. Оказалось, что город бомбили потому, что в нём было полно коммунистов, а жертв было гораздо меньше, чем 800–3000, о которых сообщал британский журналист Джордж Стир в лондонской газете «Таймс». Ещё в 1970 году консервативная испанская газета «Арриба» утверждала, что речь идёт только о 12 погибших; об окончательных данных до сих пор ведутся споры. Британский историк Энтони Бивор пришёл к выводу, что документально зафиксирована гибель только около 300 человек{184}. В то же время Ирухо Хавьер из Центра изучения Страны Басков при университете Невады утверждал, что погибших было по крайней мере 1600{185}. Вообще, дискуссия о бомбардировке Герники вскоре превратилась в пропагандистскую войну, окутанную мифами и ложью настолько, что даже сегодня трудно отыскать какую-либо правду.

Хотя Пикассо практически не интересовался политикой, поток газетных репортажей из Герники стал для него тревожным сигналом или, скорее, своего рода искуплением. Он понял, что художественный кризис и новая реальность войны могут быть выражены в одном произведении{186}.

9 мая у него был готов карандашный эскиз. Он включал группу людей с поднятыми сжатыми кулаками — приветствие коммунистов во время Гражданской войны; оно было опущено в финальной версии картины{187}. А остальное всё было, по большей части, чётко и ясно. Когда художник приступил к работе, а это было 11 мая, он использовал фасадную матовую краску, только чёрный и белый цвета, иногда смешивал их с различными оттенками серого. Использование цвета должно было обеспечить идентичность картины с фотографией. Чтобы расписать огромный, небелёный муслиновый холст размером 3,5x7,5 метров, Пикассо работал круглосуточно. Бóльшую часть времени он проводил на стремянках и с кистями, удлинёнными при помощи палочек. Картина была закончена через три недели.

Тема картины неочевидна. Здесь нет ни бомбардировщиков, ни разрушенных зданий. Мы оказываемся запертыми в каком-то замкнутом пространстве — возможно, бомбоубежище с множеством героев, занимающих неестественные положения. Бык, лошадь и несколько человеческих персонажей, в том числе мать с ребёнком на коленях. Кажется, что страх парализовал их всех.

Картину восприняли неоднозначно. Неудивительно, что немцы были недовольны. В их путеводителе по Всемирной выставке говорится, что речь идёт о «смеси частей тела, которые мог бы нарисовать четырёхлетний ребенок»{188}. Коммунисты тоже были разочарованы. Они считали, что картина излишне абстрактна. Она не имела чёткого посыла. Например, представлял ли бык жестокость фашизма или же изображал угнетённый испанский народ? Кроме того, не хватало коммунистических жестов — поднятых вверх сжатых кулаков. Но для многих картина вскоре стала воплощением современной технологичной войны.

Как оценил картину Маринетти, будучи всё ещё ревностным сторонником фашизма, мы не знаем. Но когда они с художником встретились следующей осенью на вечере в честь их давно умершего общего друга, поэта Гийома Аполлинера, Пикассо наотрез отказался пожать Маринетти руку, при этом сказав: «Вы, кажется, забыли, что мы воюем»{189}. Вскоре Пикассо вступил в коммунистическую партию.

Позднее картину отправили на «гастроли» по Европе и США, чтобы собрать деньги для жертв Гражданской войны в Испании. В конце 1950-х годов полотно окончательно поместили в отдельное помещение в Музей современного искусства (Нью-Йорк). Там картина пробыла до 1981 года, когда музей с неохотой вернул её в Испанию,