Читать книгу "Польские евреи. Рассказы, очерки, картины - Лео Герцберг-Френкель"

помещика расположение к нам. Жестокий со всеми остальными, с нами по­ступал он очень ласково. Ах, я не подо­зревал тогда, что он любит отца из-за дочери; волк нарядился в овечью шкуру. В это время нежданно, негаданно пришел к нам Иосиф. Кто узнал бы в нем прежнего еврейского мальчика в длин­ном кафтане, с розовыми щечками и доб­рыми набожными глазами. После пятнадцати­летнего отсутствия вернулся он к нам с загорелым лицом, грубым голосом, уве­шанный медалями, решительно не похожий на еврея; он пришел и напомнил мне об обещании, про которое я давно уже забыл. Ты мне ничего не говорила. У меня были совсем другие планы и я хотел найти тебе не такого мужа. Теперь только я вижу, что посту­пил против воли Божьей. Я преклоняюсь пред Ним и не ропщу. Защитить нас Ио­сиф не может, но он может сделаться на­шей опорой, взять на себя часть моего труда и часть твоего горя и забот, он может, если захочет, стать посохом, па который мы обопремся в нашем теперешнем несчастий.

На другой день, чуть только занялась заря, перед трактиром появилось несколько чело­век, и сильный стук в двери прервал ко­роткий, тяжелый сон хозяев. Яков встал с постели; первые лучи света проникли в комнату, и старик показался самому себе осужденным преступником, которого палач собирается вести на эшафот; глубокий вздох вырвался из его растерзанной груди; он со­брался разбудить дочь, но в эту минуту она очутилась пред ним, бледная, но спокойная.

— Идут! — сказал старик. — Печальное утро.

— Я знаю, помещик сдержит слово.

Яков отошел к окну, чтобы незаметно вытереть выступавшие слезы, а Башенька ве­лела старой служанке отворить двери.

— Погоди! — крикнул старик и, подойдя к сундуку, открыл его, вынул несколько денег и спрятал их в карман. — Будет хоть на путевые издержки! Если я принужден оставить все, что послал мне Господь, — пол­ные амбары, стада, сад и поле, которое я обработал собственными руками, мельницу, которую я сам построил, все плоды долгой изнурительной работы, — то хочу по крайней мере спасти немного скопленных денег: они на некоторое время не допустят нас до ни­щеты.

После этого дверь отворили и в дом во­рвалась целая толпа слуг, а за ними, с вы­ражением дьявольской злобы, следовал сам помещик.

Отец и дочь отступили на несколько ша­гов при виде этого человека, их гонителя, судьи и палача. Но он подошел к старику и, положив руку на его плечо, сказал:

— Решительный час пробил. Я не дам вам ни одной минуты отсрочки. Дело идет о жизни и смерти, или, что еще хуже, о благо­состоянии и нищете. Проститесь с этим уютным домом, с этими амбарами, со всем, что окружает вас; одно мое движение — и эта дверь на веки закроется за вами. Вы очу­титесь нищими в чужой земле, без крова и приюта, не зная, где приклонить голову. Твоя дочь, старик, слитком добра и набожна для того, чтобы бросить своего отца на произвол судьбы, принести в жертву старика, который, после долгих лишений и трудов, создал се­бе покой и довольство и теперь должен расстаться со всем этим и снова начать добы­вать хлеб свой в поте лица. Твоя Башень­ка жила бы в моем доме как королева, у неё было бы все, что радует девичье сердце и льстит тщеславию. И если бы после того она вернулась в отцовский дом с богатыми подарками, как любовница помещика Голо­сова, как наследница всего состояния, кото­рое отец её назвал бы тогда своим, — то, конечно, нашелся бы еврей, который с удо­вольствием женился бы на ней. И печалить­ся этим тебе решительно нечего.

Башенька, пораженная прямо в сердце, бросилась к своему отцу.

— Идем, идем, батюшка! — вскричала она. — Пусть будет, что будет, — лучше жить подаянием, чем роскошествовать в его доме.

Но в ту минуту, как она, увлекая за со­бою отца, хотела отворить дверь, помещик, не помня себя от бешенства, грубо схватил ее за руку.

— Стойте! — крикнул он, и голос его и все тело дрожали от волнения, — стойте! Вы не выйдете отсюда, пока вас не обыщут! Мо­жет быть, вы что-нибудь украли... Здесь все мое — каждый гвоздь на стене, каждый грош и каждая тряпка в сундуке. Вы пришли сю­да нищими — нищими и уйдете.

Он подал знак; грубые руки схватили отца и дочь, обыскали их и отняли то, что желали они спасти от всего своего имущества. На несчастных осталось только платье...

Тяжело и грозно затворились за ними во­рота. Старик и девушка очутились на улице, лишенные приюта и помощи, без гроша в кармане, без надежды в сердце. Куда обра­титься им? Они вопросительно смотрят друг на друга. Вчера еще они были так счастливы, имели все, что красит человеку жизнь и лишает его заботы о грядущем дне, — сегодня они бесприютны и страшатся за каждый грядущий час...

Пустая телега проезжает по дороге; де­вушка зовет кучера. Она знает его.

— Не свезешь ли ты нас в Болослав? — спрашивает она и, обратясь к отцу, при­бавляет: — через два часа мы будем в го­роде, между другими людьми.

— Извольте — отвечал кучер и спрыгнул с телеги, чтобы помочь девушке взлезть в нее.

Старик остановил ее.

— Башенька, — ска­зал он — сегодня суббота.

Девушка отступила на несколько шагов, телега проехала дальше, и несчастные оста­лись одни.

Что делать?

Образ старого священника восстал как утешение в душе Якова. Там у церкви сто­ит мирное жилище достойного служителя её, — единственное место, где они могут найти при­ют, и куда не последует за ними злоба их гонителя.

И действительно, никто из нуждающихся в помощи никогда не стучался напрасно в эту дверь; каждый находил в этом доме совет, слово утешения, кусок хлеба.

Робко пробираются они к этому дому, на который возложили они теперь всю свою на­дежду, — и во имя прекрасной заповеди люб­ви к ближнему, которая так часто на устах людей и так редко в их сердцах, священ­ник принимает несчастных; его открытое радушие, задушевное участие ложится цели­тельным бальзамом на их израненные серд­ца, Здесь они пробыли несколько дней; отсю­да старались они смягчить железное сердце бесчеловечного помещика, отсюда посылали пе­чальные взгляды на свой опустелый дом, здесь молили Бога, чтобы Он, пославший им такое тяжкое испытание, сжалился над ними.

И Бог умилосердился.

Спустя несколько дней, среди общей тиши­ны, раздался в деревне звон колокольчи­ка и пара быстрых лошадей, запряженных