Читать книгу "Американская мечта - Норман Мейлер"

– пробормотала она и, кажется, поймала какую-то электронную нить в микрофоне, потому что звук вдруг широко разлился и сразу же перешел на визг. Она прикрыла микрофон рукой, улыбнулась десятку клиентов, еще остававшихся в заведении, и сказала:

– Пора завтракать.

Раздались жидкие хлопки.

– Понятно, что нам всем страшно выйти на улицу и увидеть солнышко.

– Там дождь, – крикнул судья, и кто-то хохотнул.

– Да, ваша честь, но в суде уже взошло солнышко, – ответила Шерри, что вызвало новые смешки. – Да, нам всем страшно идти завтракать, но я спою вам одну песенку, а потом мы разойдемся по домам. Точка.

– Она дурачится, – сказал Тони. Его голос был заботливо закутан во что-то мягкое, и все же глухо звенел, как крышка канализационного люка, поднятая со своего места и брошенная рядом на асфальт. – Только дурачится,

– повторил он.

– Вот именно, – сказала Шерри. – Давайте похлопаем?

Она хлопнула в ладоши, и несколько ленивых хлопков ответило ей. Затем вступил пианист. Шерри решила исполнить церковную песнь.

Каждый день с Иисусом Слаще, чем вчера.

День за днем все слаще.

Я его сестра.

Она сделала паузу между куплетами, посмотрела на публику и молитвенно сложила руки. Казалось, она вот-вот расхохочется во все горло.

Своего Спасителя Повстречать пора.

Каждый день с Иисусом Слаще, чем вчера.

Изо всех спетых ею в ту ночь песен эта была самой лучшей. В ней она выражала себя полней всего. Военизированным отрядом в мое сознание вошла Южная Баптистская Конгрегация женщин из маленького городка, свет играл в стекле бокалов, как играл бы на стеклах их очков, полотняно-белые лица с вертикальной складкой над верхней губой, страсть, лишь чуть спугнутая праведностью, безумье в глазах, то нездоровое вожделение, что свищет своим бичом над пустыми могилами, богобоязнь, запертая в ревматические суставы.

«День за днем все слаще. Я его сестра», – пела Шерри, время от времени опережая не поспевавшего за нею аккомпаниатора, с плотской радостью в горле, бальзам для крапивных волдырей, которые эти люди, должно быть, оставили у нее на теле, и все же исполнение было по-настоящему искусным, потому что она не испытывала к ним никакой ненависти, ведь они тоже были колдуньями, отвратительными старыми маленькими колдуньями или ведьмами, но и они умели кого-то любить: племянника, или братца, или нестарого дядюшку, давным-давно уже умершего, они держали чьи-то старые письма в связке, перетянутой резиночкой, или заботились о какой-нибудь забеременевшей греховоднице; в ледяных замках их старческой подагры расцветал цветок Иисусовой крови, романтически напоминая им о некоем слабосильном, умершем любовнике и о жизни на ветру этой давней потери. «Каждый день с Иисусом слаще, чем вчера…» «Пойте со мною», – сказала Шерри, и я, словно став в свои немолодые годы подростком, воссоединившимся со своим возрастом после стольких лет ожидания, вскочил на ноги и запел с нею, раскачивая стакан с двойным виски широкими движениями руки, как камень, используемый в качестве маятника. «Слаще, чем вчера».

Мы были наедине друг с другом. Испарения дурмана струились от нее ко мне и затем парили, улетая обратно, а пианист лишь время от времени вторгался в наше одиночество, подобно мыши из мультфильма, суетящейся на брачном пиру здоровенных котов. И никого это не оставило равнодушным. Только что вошедший в кабак пьяница бормотал за нами последнее слово каждой строчки, а потаскушки, сидевшие с судьей, начали подпевать нежным тихим фальцетом, отчего судья чуть не испепелил их своим взглядом. Остальные пребывали в молчании. Тони кипел от ярости. Шерри сошла с эстрады, подошла к нему и сказала:

– Ну вот и конец. Увольняюсь.

– Ты не увольняешься, – сказал Тони, – тебя выгонят. С треском. Ты просто спятила.

– У меня, Тони, есть американский флаг, и я подарю его тебе на Рождество. Чтобы тебе было на чем кушать.

– Теперь, детка, ты будешь петь в ванной. И больше нигде. Я позабочусь о том, чтобы тебя в этом городе ни в один кабак и на порог не пускали.

– Мне надо переодеться, – сказала Шерри.

– Я подожду, – ответил я.

И вот мы с Тони остались вдвоем. Мы старались не глядеть в глаза друг другу и стояли рядом, словно испытывали один другого; он был здесь, и я тоже был здесь, два исчадия бездны в глубоководном океанском гроте, избегнувшие назойливого внимания прочих обитателей моря. Тони был сер лицом, кожа цвета асфальта. Я почувствовал, что под этим асфальтом он меня мысленно и хоронит, и тогда я призвал на помощь Дебору. Сколько раз, беседуя с Деборой, я хватался рукой за горло – вне всякого сомнения, она проводила воображаемым лезвием по моей шее от одного уха до другого. Что ж удивляться тому, что она верила в чудеса. А теперь я, в свою очередь, сунул руку в карман, нащупал там нож, неким мыслительным усилием переместил его в ладонь, раскрыл и вонзил стремительно рванувшееся вперед лезвие в шею Тони, как раз под адамово яблоко. «Так и надо, – сказал голос Деборы в моем мозгу, – наконец-то ты чему-то научился. Теперь присыпь рану солью». – «Где мне взять соль?» – спросил я у нее. – «Выдави из слез у того, кого этот человек способен унизить. Там ты найдешь соль. И вотри ее в рану».

И вот я взыскал некоей дистиллированной печали, и игра моего воображения была так сильна, что кончики пальцев почувствовали прикосновение белых кристалликов, которые надлежало перенести на шею Тони, а затем какая-то часть моего мозга принялась старательно втирать их.

Я почувствовал, что ему стало не по себе. Он переступил с ноги на ногу. Затем заговорил:

– Душно здесь.

– Да.

– Скверная история с вашей женой.

Этого ему показалось мало.

– Я ее знавал, – сказал он.

– В самом деле?

– Я держу еще один кабак в другом конце города. И там она бывала с друзьями. Довольно часто.

Шерри вышла из своей уборной. На ней было деловое платье и плащ, в руке

– чемодан.

– Пошли отсюда, – сказала она мне и, не удостоив Тони взглядом, направилась к двери. Я последовал за нею, но в центре позвоночника у меня возникло ощущение, будто Тони раскрыл нож и сейчас вонзит его мне в спину.

– Да, мистер Роджек, – сказал Тони, – ваша жена была баба что надо. Первый класс.

– Знаете ли, – ответил я ему, – мне очень жаль, что у вашего дяди такие неприятности.

– Он с ними разберется, – сказал он мне в спину.

Это было последним, что я услышал там, и мы с Шерри вышли на улицу.

Мы завтракали в какой-то забегаловке маленькими английскими булочками с чаем и почти все время молчали. В какой-то момент, поднося чашку к губам, я заметил, что рука у меня дрожит. И Шерри это тоже заметила.

– Ну и ночка у вас была, – сказала она.