Читать книгу "Гулящие люди - Алексей Чапыгин"

Шутиха выпила стопу крепкого меду, закашлялась, утерлась полой шушуна, отдышалась.

– Все едино колесом не пойду!

– Шути, чтоб складно было, а то царь Иван Васильевич одного шута, как и ты, из дворян, щами горячими за худую шутку облил да нож в бок ему тыкнул. Играй песни альбо стань бахарем! – Боярин, подтянув тяжелую ендову с медом переварным, глотнул из нее через край, утер усы и бороду рукавом бархатного кафтана, прибавил: – Играй песни!

– Ужли первой день меня чуешь? Голоса нету – хошь, кочетом запою аль псом завою… еще кошкой мяучить могу…

– Не потребно так, зачни бахарить.

– Вот то могу – сказывать, и не укладно иной раз, да мочно. Только дай слово боярское медведем не пужать!

– Черт с тобой, баальница, – даю!

– Тьфу ты, медвежье дитё.

Села сватьюшка на скамью в стороне, положила колено на колено, в верхнее уперла локтем, на ладонь прислонила щеку, поросшую бородавками, и начала негромко бахарить:

Шел по полю, полю чистому Удалой молодец, гулящий гулец… А пришел тот детина к столбу Тесаному, камню сеченому… А на том столбе на каменном Рукописание висит писанное, неведомо кем виранное… И читал молодец надпись реченную… «От меня ли, столба подорожного, Кой пройдет ли, проедет человечище, Стороной ли пройдет, едет шуйцею, Аль пройдет, проедет он десной страной – То по шуйцей стране быть убитому, По десной стране быть замученну, А как прямо пойдет, стретит бабицу!» Ухмыльнулся тому гулящий молодец, Ухмыляясь стоял, про себя гадал: «А и нет со мной меча булатного, Шелепуги[93] – клюки не случилося… Со крестом на шее бреду по свету. Мне со смерткой встречаться корысти нет, Мне мученье терпеть, лучше смерть принять. Да в миру молодец я грабал женушек, На пиру веселых, все приветливых, Так ужели во поле укатистом Ужилась какая баба пакостна?» И пошел молодец дорогой прямоезжею.

Боярин пил, ел, со стуком кидал под стол обглоданные кости. Сватьюшка будто вспоминала сказку – как дальше? Боярин крикнул:

– Зачала лгать, так кончай! Лги, куда пришел детина?

А идет молодец дорогой прямоезжею, Он бредет песком, в ногах шатаетца, Убрести боится в худу сторону. Шел он долго ли, коротко, то неведомо, Да набрел на стену смуру, каменну… Городной оплот детинушка оглядывал, За оплотом чьи насельники, не познано… Он гадал, судил, себя пытал: «Уж не тут ли моя кроется судьбинушка? Уж не здесь ли он, мой Китеж-град? Нету лаза к стене, нету мостика». У стены же овражек глубоконькой, Да на дне овражка частик, тычины дубовые… Походил, посмекал и набрел на ворота высокие. В тех воротах стоит велика, широка баба каменна, И помыслил гулебщик удал-голова: «Вот-то баба, так баба стоит! Растопырила лядви могучие… Ох, пролезть бы до бабы той каменной?» Он позрел круг себя да и посторонь, Ни мосточка к ней нету, ни жердочки… «Как и всех иных, ждала и тебя…» – Взговорила тут баба воротная… Шевельнулися губы тяжелые, Засветилися очи углем в светце: «Всяк идет ли, едет, ко мне придет, От меня ему путь в самой Китеж-град, А из града того поворота нет – Там и пенье ему, там и ладаны…» Опустилась утроба камень-кремень, И еще сказала баба на последний раз: «Ты гони, скачи да ко мне вскочи!» Разогнался парень по сыру песку, Как скочил он к бабе через тот овраг, Как вершком главы он ударил в пуп, И убился смертно до смерти, Как упал он в яму на колье дубовое, Он пропал, молодец, без креста, Без пенья панафидного…

– И поделом дураку! Без пути не ездят, не ходят… – Скамья затрещала. Сказав, боярин встал. – Теки к себе, баальница! Не скормил медведю, да берегись, следи за боярыней, а нынче вот медведя с цепи спущу… Эй, Филатко! Огню дай.

Из сеней голос доезжачего ответил:

– Даю, боярин!

Боярыня шла медленно, шаталась. Сенька сказал:

– Дай, моя боярыня, я понесу тебя!

– Нет, месяц полуношный, не можно, всяк встречной скажет: «Гляньте, мирской человек черницу волокет!» – и тут уж к нам приступят.

– Кой приступит, я шестопером оттолкну. Дай снесу, ты ослабла.

– Нет, не можно! Скажи, Семен, мой боярин – он книгочий, гистории любит чести, а ты грамотен?

– Я учился… в монастыре Четьи минеи[94] чел и еще кое-что… ведаю грамматику и прозодию мало учил.

– Вот ладно! А я так «Бову Королевича» чла – там есть Полкан богатырь, потом чла книжку, с фряжского переложенную, как и Бова, – в той книжке о полканах много писано, будто они женок похищали, и как их потом всех перебили, только по-фряжскому полканы зовутся кентаврами… Обе эти книжки – Бову и о кентаврах – узрел святейший да в печь кинул, в огонь, а мне дал чести «Триодь цветную»[95].

Не доходя Боровицких ворот, разошлись на толпу. Толпа все густела, были тут калашники, блинники, мастеровые каретного ряда, кузнецы и кирпичники, а пуще гулящие молодцы с попами крестцовскими. Один из крестцовских попов кричал, другие слушали, сняв шапки.