Читать книгу "Петр Великий. Прощание с Московией - Роберт К. Масси"

Глава 7

Регентство Софьи

Софье было двадцать пять лет, когда она стала правительницей, и всего тридцать два, когда ее лишили этого титула и власти. На портрете мы видим кареглазую девушку, круглолицую, розовощекую, с пепельными волосами, удлиненным подбородком и губами, рисунок которых напоминает лук Купидона. Она полновата, но не лишена привлекательности. Ее голову венчает маленькая корона с крестом на шаре, на плечах у нее красная мантия, отороченная горностаем. Никто никогда не оспаривал верности этого портрета оригиналу; на него обычно ссылаются и западные, и советские ученые, давая описание внешности Софьи. Однако портрет лжет. Так можно изобразить любую более-менее хорошенькую молодую женщину; здесь нет ни намека на ту бешеную энергию и решимость, которые позволили Софье направить в нужное русло стихию стрелецкого бунта, а затем семь лет править Россией.

Совсем иную, совершенно гротескную оценку ее наружности предложил французский дипломат по имени де ла Невилль, которого в 1689 году направил в Москву маркиз де Бетюн, посол Франции в Польше. В одном из самых негалантных описаний дамской внешности, когда-либо составленных мужчиной, а тем более французом, о Софье говорится следующее: «Ее ум и способности никоим образом не сочетаются с уродливостью ее особы, ибо она безмерно толста, голова у нее как котел, на лице растут волосы, ноги распухшие, и ей по крайней мере лет сорок. Но насколько квадратна, приземиста и топорна ее фигура, настолько же ум ее проницателен, тонок, свободен от предрассудков и исполнен гибкости. И хотя она никогда не читала Макиавелли и вообще о нем не слыхивала, все его принципы сами собой приходят ей в голову».

Однако, будь Софья на самом деле так отвратительна, об этом обязательно упоминали бы другие очевидцы. К тому же Невилль побывал в Москве в конце Софьиного правления, когда целью ее политики был союз России с врагом Франции, Австрией, в войне против тайного друга Франции, Османской империи. Он серьезно ошибся и в Софьином возрасте, прибавив ей восемь лет, но возможно, что все это преднамеренное оскорбление. И уж по крайней мере один пункт его омерзительного реестра полностью порожден воображением, ведь де Невилль наверняка никогда не созерцал ног Софьи. Тем не менее, каковы бы ни были его мотивы, этот француз своего добился. Его описание будет искажать образ Софьи до тех пор, пока люди будут ею интересоваться.

* * *

Сделавшись регентшей в 1682 году, Софья быстро раздала все государственные должности своим сторонникам. Ее дядя, Иван Милославский, оставался главным советником правительницы до самой своей смерти. Федор Шакловитый, новый стрелецкий командующий, сумевший завоевать уважение неугомонных солдат и восстановивший жесткую дисциплину в московских полках, также поддерживал Софью. Он происходил из украинских крестьян и едва владел грамотой, зато был беззаветно предан правительнице и рьяно добивался исполнения любого ее приказа. Со временем он еще больше приблизился к Софье и в конце концов возвысился до положения думного дьяка Боярской думы, члены которой его люто ненавидели за худородство. Чтобы уравновесить влияние Шакловитого, Софья советовалась также с молодым монахом Сильвестром Медведевым, которого знала еще со времен своего теремного девичества. Верный последователь Софьиного наставника, Симеона Полоцкого, Медведев считался самым ученым богословом России.

Милославский, Шакловитый и Медведев имели большой вес, но крупнейшей фигурой регентства Софьи – ее советником, первым министром, мощной правой рукой, утешителем и, наконец, возлюбленным, был князь Василий Васильевич Голицын. Отпрыск одного из древнейших родов России, Голицын по своим вкусам и взглядам был еще большим западником и приверженцем нововведений, чем Артамон Матвеев. Опытный государственный деятель и воин, утонченный ценитель искусств, в политике – мечтатель, не сковывавший себя национальными рамками, Голицын был, пожалуй, самым просвещенным человеком из всех, кого к тому времени породила Россия. Он появился на свет в 1643 году и получил образование, далеко превосходившее то, что было принято у русской знати. Мальчиком он изучал богословие и историю, учился говорить и писать по-латыни, по-гречески и по-польски.

В Москве, в большом каменном дворце, крытом тяжелыми медными листами, Голицын жил как западный вельможа. Иноземных посетителей, ожидавших увидеть обычную незатейливую московскую обстановку, поражало великолепие убранства: резные потолки, мраморная скульптура, хрусталь, драгоценные камни и серебряная посуда, цветное стекло, музыкальные инструменты, математические и астрономические приборы, стулья с позолотой и столы черного дерева, инкрустированные слоновой костью. По стенам висели гобелены, высокие венецианские зеркала, немецкие географические карты в золоченых рамах. Гордостью дома была библиотека – собрание латинских, польских и немецких книг и галерея портретов всех русских царей и многих правящих монархов Западной Европы.

Голицын с удовольствием проводил время в обществе иностранцев. Он постоянно бывал в Немецкой слободе, где нередко обедал с генералом Патриком Гордоном, шотландцем на русской службе, выступавшим в роли советника и сподвижника Голицына в его усилиях реформировать армию. Голицынский особняк в Москве стал местом, где собирались иноземные путешественники, дипломаты и купцы. Даже иезуитов, которых русские в своем большинстве боялись как огня, ждал здесь дружественный прием. Один французский путешественник был изумлен тактичностью, с которой Голицын, вместо того чтобы, по обычаю всех московских хозяев, начать уговаривать его выпить «входную» чарку водки, мягко посоветовал ему этого не делать, так как обычно напиток не доставлял удовольствия иностранцам. Во время непринужденных послеобеденных бесед на латыни здесь обсуждали и достоинства нового огнестрельного оружия, и снарядов, и европейскую политику.

Голицын пылко восхищался Францией и Людовиком XIV и даже настаивал, чтобы его сын постоянно носил на груди миниатюрный портрет Короля-Солнце. Французскому дипломату де Невиллю он поверял свои надежды и мечты. Он говорил о дальнейшем реформировании армии, о создании торговых путей через Сибирь, об установлении постоянных отношений с Западом, о необходимости посылать молодых русских учиться в европейские города, о стабилизации денег, провозглашении свободы вероисповедания и даже об освобождении крепостных. Голицын в мыслях уносился еще дальше: он хотел «населить пустыни, обогатить нищих, дикарей превратить в людей, трусов в храбрецов, пастушечьи шалаши – в каменные палаты».

Софья познакомилась с этим необыкновенным человеком, когда ей было двадцать четыре года, в самом разгаре своего бунта против теремной жизни. Голицыну уже исполнилось тридцать девять, у него были голубые глаза, небольшие усы, аккуратная бородка, как на портретах Ван Дейка, на плечах – элегантная, подбитая мехом накидка. Среди толпы обыкновенных московских бояр в тяжелых кафтанах, с косматыми бородищами, он казался эдаким франтоватым графом – прямо из Англии. Неудивительно, что Софья, с ее умом, любовью к наукам, с ее честолюбием, увидела в Голицыне воплощенный идеал и не могла остаться равнодушной.

У Голицына была жена и взрослые дети, но это не имело значения. Энергичная и страстная, Софья ринулась в жизнь очертя голову, отбросив в сторону осторожность ради достижения власти. И ради любви она была способна сделать то же самое, тем более что можно ведь совместить то и другое. Она разделит с Голицыном власть и любовь, и они станут править вместе: он, с его кругозором и дальновидностью, будет предлагать идеи и политические шаги, а она, используя свою власть, обеспечит их осуществление[39]. После провозглашения Софьи правительницей она поставила Голицына во главе Посольского приказа. Спустя два года она удостоила его редкого отличия – титула «Царственныя Большия печати и государственных великих посольских дел сберегателя», говоря современным языком, он исполнял при ней роль премьер-министра.