Читать книгу "Конфетнораскрашенная апельсиннолепестковая обтекаемая малютка - Том Вулф"

В 1948 году Петерсен организовал первую выставку самодельных машин в учебном манеже Лос-Анджелеса, и эта выставка дала возможность конструкторам самоделок хоть немного выйти в свет. Мне это отдаленно напоминало, как в тридцатые годы литературные круги открыли кукловода Тони Сарга, после чего в очень художественно-замкнутом стиле возвели его в статус божества. Однако, хотя на Барриса со временем тоже обратили внимание голливудские знаменитости, на мой взгляд, в его случае все обстоит значительно сложнее. Люди, которые в итоге оказываются в Голливуде, представляют собой дионисийский тип, а потому чувствуют себя отчужденными и возмущаются, сталкиваясь с англо-европейским духом. Они не сразу подмечают разницу между «топсайдами» и кедами, зато очень высоко ценят кубинские солнцезащитные очки.

В демонстрационном помещении Самоделкина, как раз за машиной на воздушной подушке ХПАК-400, у Барриса имеется уголок, почти сплошь оклеенный фотографиями модифицированных машин или самоделок, которые он создал для голливудского народа: Гарри Карла, Джейн Мэнсфилд, Элвиса Пресли, Либерейс, и даже для знаменитостей из «наружного» мира, вроде Барри Голдуотера («ягуар» с уймой всяких дисков, точно у самолета, на приборной доске), а также для немалого числа других. По сути, Баррис построил большинство тех диких автомобилей, которые люди из шоу-бизнеса используют ради привлечения внимания общественности. Он также выполнил «бриллиантово-пылевую» покраску «автомобиля-мечты» Бобби Дарина, машины, разработанной и построенной Энди Дай-Дайсом из Детройта. Между прочим, эта машина по преимуществу имеет барочную обтекаемость. Когда фотографии этого автомобиля были впервые опубликованы, ему устроили жестокий разнос — главным образом из-за того, что Дарин опять навязывал миру свое «эго». Однако в качестве барочного модерна — опять же, для начала придавая автомобилям фантазийную составляющую, — это был чертовски славный материал.

По мере того, как идея о выставках форсированных и самодельных машин начала прививаться, а также учитывая состоявшиеся в последнее время несколько по-настоящему крупных демонстраций, включая одну прошлогоднюю в «Колизее», у площади Колумба, постепенно началось что-то вроде культурного бума, который бывает в других сферах искусства. Персоны, имеющие вес, в особенности Баррис и Рот, но также Старберд, начали заколачивать уйму денег на том же, на чем в свое время уйму денег заколотил Пикассо: на репродукциях. Так, творения Барриса репродуцируются фирмой «АМТ Моделс» в качестве модельных автомобилей. Творения Рота воспроизводит фирма «Ревел». То, как люди относятся к этим моделям, еще ярче проясняет одну особенность: что здесь мы уже имеем дело не с автомобилем, а с объектом дизайна — с objet, если выражаться на французский манер.

Разумеется, это вовсе не та ничем не ограниченная форма искусства, какой, к примеру, является живопись масляными красками или наиболее конвенциональная современная скульптура. Она тянет за собой уйму ментального багажа, простое и старое механическое умение, коннотации скорости и мощи, а также вышеупомянутую мистику, которую привносит в автомобили тинейджерская преисподняя. В итоге получается то, что скорее напоминает скульптуру эпохи Бенвенуто Челлини, когда эта самая скульптура всегда оказывалась тесно связана с религией и архитектурой. Во множестве других смыслов это также нечто вроде Ренессанса. К примеру, молодые создатели самодельных машин приходят в мастерскую Барриса подобно тому, как ученики приходят поклониться учителю. Баррис утверждает, что прямо сейчас в Лос-Анджелесе есть одиннадцать молодых парней, которые сперва работали на него, а затем ушли, чтобы продолжать дело самостоятельно, и он им это в упрек не ставит.

— Но они взваливают на себя слишком много работы, — говорит он мне. — Ребята хотят сделать имя, причем как можно быстрее, и потому хватаются за любую работу, которую выполняют практически ни за грош, лишь бы сделать себе имя. Обычно у них с самого начала не хватает капитала, и они набирают слишком много работы, а затем не могут справиться и разоряются.

Здесь также существует и еще один аспект. Вот, к примеру, где-нибудь в небольшом городке на Среднем Западе живет себе какой-нибудь паренек, вроде того парнишки из Киокука, который хочет отправиться в Нью-Йорк, жить в Вилледже, быть художником и все такое прочее — понятное дело, оба при этом уверены, что у них дома все почти безнадежно, все до ужаса традиционно и консервативно. Однако парнишка со Среднего Запада, который хочет строить самодельные автомобили, отправляется в Лос-Анджелес для того, чтобы этим заниматься. Он делает чертовски схожую вещь. Он живет некой пригородной богемной жизнью, берется за странную работу, а все остальное время проводит у ног какого-нибудь авторитета вроде Барриса, занимаясь машинами.

На подобного парнишку я наткнулся и у Барриса. Мы проходили по Самоделкину спиной к его внутреннему отделу (имеется в виду отдел, где хранятся внутренние детали машин) и натолкнулись на Ронни Кемпа. Ронни уже двадцать два года, но выглядит он лет на восемнадцать, потому что держится как тинейджер. По сути, Ронни — смышленый и восприимчивый паренек с художественным вкусом, однако на первый взгляд он кажется тупым невежей, который, похоже, имеет привычку постоянно закидывать ноги на стол или на что-то еще, мимо чего ты проходишь, так что тебе вечно приходится их оттуда сбрасывать, а Ронни в ответ кривит рот, закатывает глаза куда-то под самые брови и с мрачным гневом на тебя взирает. Однако это первое впечатление лишь сбивает с толку.

Ронни помешан на автомобилях, а в его родном городке Лафайете, что в штате Индиана, никто ничего не знал о модификации готовых машин и постройке самоделок. Так что в один прекрасный день Ронни пакует манатки и заявляет предкам: «Все, абзац, я переезжаю на клевую территорию, в Лос-Анджелес, где художник-самодельщик — действительно художник». Понятное дело, парень и понятия не имел о том, куда направлялся. Он лишь знал, что поедет в мастерскую Барриса и возьмет старт оттуда. Вот таким образом он и отъезжает от родного дома в своем «шевроле» 1960 года выпуска.

Ронни получает работу на станции обслуживания и вкладывает каждый свободный цент в конструирование самодельной машины у Барриса. Его автомобиль стоял рядом, пока мы разговаривали, о чем было легко догадаться, потому что Ронни за все время беседы ни разу на меня не посмотрел. Он вообще не отрывал глаз от того автомобиля. Машина представляла собой то, что обычно называют полусамоделками. С ней не было проделано ничего такого, что придало бы ей по-настоящему скульптурное качество, зато к ней добавили уйму всяких обтекаемых деталей. Однако первым делом в глаза сразу бросался цвет. Цвет апельсина. Эта краска — одна из конфетно-карамельных смесей Барриса — заставляет машину выглядеть так, как будто ее покрыли коркой чипсов в форме лепестков, изготовленных из какого-то полудрагоценного окостеневшего апельсина. Сверху еще шел полудюймовый слой прозрачного лака. На рубеже столетий проводились весьма вдумчивые и глубокомысленные исследования цвета и цветового символизма. В частности, теоретики заключили, что некоторые цвета тесно связаны с непокорностью индивидуума и его склонностью к бунту. Именно эти самые цвета обычно использует множество подростков: пурпурный, чувственно-желтый, а также различные оттенки лилового, фиолетового и всякой прочей подобной карамели.