Читать книгу "Царица темной реки - Александр Бушков"

Ну да, так и есть: возле меня затормозил немецкий мотоцикл с коляской, и за рулем сидел старшина Деменчук, до войны здешний участковый, один на десяток деревень, после прихода наших вернувшийся из партизан и в той же должности восстановленный. Колоритная была персона – в милиции тогда же, что и в армии, ввели новую форму с погонами, но до этих мест она еще не дошла. Однако Деменчук ходил в старой, отмененной, с четырьмя треугольничками старшины милиции на петлицах (как он ее, должно быть, ни разглаживал, а все равно там и сям сохранились чуть пожухшие складочки, по которым сразу видно, что форма пролежала где-то, аккуратно сложенная, три с лишним года). Деменчук сам мне все объяснил в первый же день, когда мы сюда прибыли и с ним познакомились:

– Советская власть вернулась, и уж наверняка навсегда. А вот признаков ее и не видно. Председателя сельсовета пока что нету, и сельсовета тоже, и саму избу сельсовета немцы из-за какого-то дурацкого принципа спалили сразу, как к нам первый раз заскочили на таких же вот мотоциклетках. Видимо, потому, что над ней красный флаг висел, спрятать не успели, и изба была как бы символ советской власти. Вот и получаюсь я единственный здесь представитель власти. Не в цивильном же мне? Пусть старую форму и отменили, но ее народ отлично помнит. А новой никто в глаза не видел, ее и в раймилицию только на той неделе привезти обещали. Они тоже все в старой, кто жив остался. Пусть люди смотрят и знают: власть вернулась. Секретарь райкома сказал, малость подумав: толково мыслите…

Я мысленно признал тогда, что в этом был резон. А то ведь в деревне, пока сельсовет не отстроят, флага и повесить некуда – не над хатой же Деменчука, ему такого по должности не полагается.

– День добрый, товарищ старший лейтенант, – сказал он со всем старшинским почтением. – Рыбку половить решили?

Что интересно, глаза у него, непонятно почему, стали на миг исполнены специфической милицейской цепкости.

– День добрый, товарищ старшина, – сказал я. – Да решил вот порыбачить. Не запрещено ведь?

– Да кто б запрещал, у нас не заповедник какой навроде Беловежской пущи.

– А вот местные, я уже узнал, рыбу не ловят совершенно. Что ж они так? Река у вас рыбная, в войну было бы подспорье, да и теперь голодновато…

– А! – махнул он рукой. – Народ такой: как однажды повелось, забыл уж почему, так и идет…

То ли мне почудилось, то ли и в самом деле было в его тоне что то деланое, нарочитое. А ведь если и знает, не скажет – он, хотя и участковый, и представитель власти, местный и родился здесь. И формально-то говоря, не обязан выдавать те здешние секретишки, что не имеют никакого отношения к делам официальным… Бывает так.

– А вы откуда, если не секрет? – спросил я, твердо решив кое о чем с ним поговорить, но не заходить в лоб.

– Да какой там секрет, – сказал старшина. – В район вызывали, у меня второй день телефон подключен. Формы пока не дождался, а вот регалия вдруг нашла…

И легонечко выпятил грудь с той самой скромной горделивостью, что была мне давно и прекрасно знакома и встречала в душе лишь понимание. Только сейчас я обратил внимание, что на груди у него красуется медаль «Партизану Отечественной войны», причем первой степени. За войну так привыкаешь к наградам на груди окружающих, что особо за них взглядом и не зацепляешься.

– Поздравляю, товарищ старшина, – сказал я искренне.

Уж я‑то его понимал. Первая награда – это… Не знаю, с чем и сравнить, как объяснить. Особые ощущения. Непередаваемые. Кто не испытывал, в полной мере не поймет.

– Спасибо на добром слове, – сказал он. – Так вот, неожиданно совсем. Кто бы о наградах думал, когда партизанили, кто б вообще думал, что будет такая медаль… Как вам у нас живется-можется?

– Как на курорте, – сказал я совершенно искренне. И решил, что пора и в лобовую. – Тишина, как будто никакой войны, между нами говоря, кой-чего испить можно, порыбачил даже вот… И девушки у вас красивые. А что вы скажете, товарищ старшина, про Алесю-хуторянку? Уж такая она у вас знаменитость, что даже речку в ее честь Алесиной называют, своими ушами слышал…

Он ответил не сразу, и в глазах вновь промелькнула та самая милицейская цепкость:

– От оно как… Познакомились уже? В деревне или на речке?

– Собственно говоря, и не знакомились еще, – сказал я. – Просто-напросто видел на реке. Я рыбачил, а она купалась. «В деревне», вы сказали? Она что же, и в деревне бывает?

Он снова промедлил, но в конце концов ответил:

– Не то что бывает, а случается, по неделям у бабки Лявонихи живет. Не то чтобы родная бабка, однако ж дальняя родня.

– Батька у нее, я слышал, суровый? Как же дозволяет?

– Попробуй не дозволь ей… Девушка нешуточного норова (и снова этот цепкий, пытливый взгляд). Товарищ старший лейтенант, а ничего будет, если мы поговорим без званий и службы? Как два мужика просто?

– Ничего, – сказал я. – Вообще, какая служба, если мы с вами по разным ведомствам и вы мне ни с какого боку не подчинены?

– Отож… Рыгор Миколаич, я уж, как ляхи выражаются, валю с моста…[6] Что, зацепила она вас?

– Да не сказал бы, – честно ответил я. – Просто… Очень уж красивая. Хотел побольше разузнать, так как-то, по мужской инерции…

Мне показалось, что он облегченно вздохнул, но постарался этого не показать:

– Это хорошо, это ладненько. Вот и не зацепляйтесь. Выбачайце[7] уж, что я так вот откровенно, однако ж… Вы, конечно, боевой офицер, всю войну прошли, наградами не обижены, но по годочкам-то я вам в отцы гожусь. Вам двадцать первый будет?

– Двадцать второй.

– Невелика разница, – сказал он серьезно. – Кроме школы да войны и не видели жизни. Военный опыт – он серьезный, но все ж, может согласитесь, однобокий.

– Соглашусь, – сказал я.

– Вот это правильно. Неглупый вы человек, Рыгор Миколаич, другой, поглаже умом, в обиды бы пошел… Вот. А мне до полусотни всего-то четыре зимы, и жизнь я повидал со всех сторон и всяко. Понимаю: после всего военного вам, молодым, на всю катушку отдохнуть хочется, всех радостей жизни отпробовать, и желательно полной ложкой. Тем более что вам, в отличие от меня, скоро опять в полым с головой… Вот Катря, хозяйка ваша – молодая, красивая, вдовая и, что немаловажно, незатейливая, по мужскому плечу соскучилась. Неужто ж не зацепляет?

– Не без того, – признался я.

– И ладненько! Забудьте вы про Алесю, душевно вас прошу…

– Что, настолько уж батька суров?

– Да если бы… Уж вам-то что сурового батьки бояться – три года воюете, навидались, я так думаю, того и сего поопаснее суровых батек. И кабур у вас не пустой, и скорострелка на плече… Не в батьке дело, а в самой Алесе. Как бы вам… И слов‑то не подберешь. Путаная она. Божечки упаси, я не говорю, что гулящая или что похожее. Путаная, затейливая… Не стоит с такой связываться. Боком выйдет.