Читать книгу "Ноктуарий. Театр гротеска - Томас Лиготти"

Но вкус Создателя к нереальному востребовал, чтобы хоть что-то было изначально реальным, чтобы потом увянуть и погибнуть. Вот почему весь мир вокруг нас существует вообще. От предпосылки перейдите к логически обоснованному выводу – и… занавес! Вот он, Замысел Творца.

…И когда занавес начал медленно подниматься, доктор Хаксхаузен отступил на шаг и возвестил – счастливый и окрыленный:

– Но не думайте, что когда все рухнет, то исчезнет и му-у-узыка!

Зрительный зал погрузился во тьму, и глухо зазвучала заунывная скрипичная мелодия. Хрипло аккомпанировала ей гармошка, образуя жалобный дуэт из мира похоронных процессий и посредственных карнавалов. По обе стороны от подмостков вспыхнули два столба света – двое музыкантов пребывали в них, автоматоны в натуральную величину. Левый раздувал деревянными руками меха гармошки, правый – возил смычком взад-вперед по скрипичным струнам. Гармонист запрокинул голову в приступе деревянного веселья; скрипач пустым взором сверлил свой инструмент. Оба старательно изображали механический восторг.

Остальную часть сцены от края до края тоже занимали куклы – подобия человека. Марионетки свисали с тонких блистающих нитей, подвешенные то на одной, то на другой высоте; позировали манекены, выглядя одновременно и карикатурно, и идиллически в своем окостеневшем умиротворении; на миниатюрных стульях восседали куколки, а кого-то и без особых почестей усадили прямо на подмостки, прислонив спинками друг к другу. При долгом же разглядывании сцены становилось очевидным, что среди искусственных людей затаились и настоящие – этих насмешников доктор Хаксхаузен отдельно нанимал за щедрую плату перед каждым своим выступлением. Задником странному действу служила гигантская люминесцентная фреска, исполненная в черно-белых тонах. С фотографической точностью изображала она пустынную комнату, что могла быть и чердаком, и старой безнадежно захламленной студией. Окно в дальней стене – одно-единственное, лишенное рамы, – выходило на пейзаж еще более безжизненный, чем само помещение. То был вид на небеса и твердь, сросшиеся по линии серого безотрадного горизонта, коробящегося, как старая пленка с немым кинофильмом.

– Теперь вы видите, как все устроено, дамы и господа. Пока мы годы напролет чаяли создать совершенную жизнь в лаборатории, Творец руководствовался самой простейшей инструкцией, наилучшим образом изъявлявшей Его волю. Он всегда опережал нас, видя конец работы еще тогда, когда только-только приступал к ней в начале времен. И у него больше нет времени на эволюционные преобразования. Потому что ни одна истина или жизнь не может существовать в нас таких, какие мы есть, потому что истина и жизнь могут существовать только в разуме, в воле Творца – а мы-то упорно противились этому Разуму, этой Воле. Мы лишь сырье для Его любимых кукол, что всеобъемлюще отражают истину Его и являются идеальными обитателями Его райских свалок. И после того, как избранные Им займут свои достойные места, Творец расскажет восхитительные истории, за слушанием коих дети Его скоротают Вечность.

И мы можем быть среди тех обитателей рая – вот великая весть, которую несу я вам сегодня! Мы сможем занять свое место среди марионеток совсем как на инсталляции, что находится сейчас перед Вами. Среди этой избранной компании видите ли вы тех, кто не принадлежит ей по праву? О да. Тогда встает вопрос – как же нивелировать эту разницу? Ответ на него уже явлен – повернитесь и посмотрите на ложу. Свет! Итак, перед вами – Кукольная машина!

Повернувшись, как им было велено, зрители увидели подсвеченную со всех сторон конструкцию – та, будто ни на что не опираясь вовсе, казалась прикованной к царящему в зале полумраку. Некоторые наиболее внимательные зрители заметили блестящие восковые лица, чьи глаза смотрели на них из недр странной диковины. Приводимая в движение пультом дистанционного управления в кармане пальто доктора Хаксхаузена, машина шумно приподняла дуло и направила свой единственный радужный глаз на фигуры на сцене.

– Дамы и господа, я упоминал ранее, что зима – это священное состояние вещей, время души. Но кто сказал, что окончательная зима, к которой мы приближаемся, будет лишена всех цветов радуги? Именно холодное многоцветье Священного Луча, само око Творца, приведет к чудесному обращению всего сущего. Как видите, дизайн у него свой, особый, но современная конвейерная сборка поможет произвести сколь угодно машин, что послужат на благо человечеству и омоют мир ярким сиянием истины. Каков результат их работы? Прошу внимания на сцену.

Смотрите, как цветные лучи льются на эту окостеневшую сцену, как играют на поверхности их сверхъестественные калейдоскопические оттенки. Именно от этих старых поверхностей надо избавиться, их надо сорвать. Пора прыгнуть с вершины, которой достиг наш мир, совершить великолепное падение после стольких веков ошибки превосходства. Когда Создатель наш творил, он не замышлял ничего более сложного, чем третьесортный кукольный театр, но тем не менее я хочу заявить, что наши старания достичь прогресса и совершенства были не бесплодны. Мы шли, но не к той цели; но в конце концов именно наш современный мир, на данном его этапе – в ту самую эпоху, в которой мы сейчас живем, – позволил нам реализовать мечту Творца и распространить ее на все сущее. Смотрите же. Глядите, что происходит с плотью этих кукол будущего. Воск, дерево и блестящее стекло на ваших глазах заменяют отягощающие и громоздкие биологические структуры…

В зале раздался приглушенный шум голосов; все взгляды были устремлены на безумных марионеток в свете прожекторов – произведение доктора Хаксхаузена, самим им названное tableau mort[10]. Головы вжимались в плечи, увеличивая, сколь возможно, расстояние между собой и многоцветным лучом, бившим поверх них на сцену. Доктор же продолжал самозабвенно вещать на фоне странной монотонной музыки:

– Прошу вас, не подумайте, что преобразования, которым подверглись актеры моего сегодняшнего представления, необратимы. Как я уже говаривал ранее, ничего подобного я бы не сделал. Без душевного согласия то превращение, которое вы наблюдали, было бы величайшим грехом во Вселенной, не подлежащим никакому искуплению. Видите? Все, Священный Луч погас. Ваши собратья снова стали такими же, какими были. Все хорошо, и я безмерно благодарен вам за то, что вы пришли сегодня навестить меня. Спокойной ночи, добрые мои друзья.

Когда опустился занавес и загорелся свет, пожилая женщина из зала поднялась со своего места и обратилась к доктору Хаксхаузену:

– «И сказал Господь: если пророк мой уличен во лжи будет, протяну руку к нему и вырву сорняк из рядов народа Израилева».

Кто-то рассмеялся в голос. Кто-то недовольно покачал головой. Люди покидали зал, но доктор Хаксхаузен лишь молча наблюдал за их уходом – и улыбался каким-то своим мыслям.

Похоже, несчастный воистину сошел с ума.

Что ж, подведем черту. Хоть и существует определенный тип людей, что горазды на ура принимать любое нововведение мистического толка, откровения доктора Хаксхаузена так и не обрели последователей. Вскоре утратил славу и сам ученый, во многом – из-за увядающего потока газетных статей, заклеймивших его «юродивым лжепророком, никак более не связанным с научным миром». Наконец в один из декабрьских вечеров, когда немногочисленная публика, состоящая главным образом из светских «анфан терриблей», охочих до алкогольных коктейлей, и любопытствующих подростков, ожидала очередного показа в унылом банкетном зале, отчаявшийся пророк, в чьих ушах уже наверняка звучала тяжелая поступь Забвения, так и не вышел на сцену в заявленное время. И когда кто-то из пришедших взял на себя смелость отдернуть наспех организованный занавес, все увидели тело доктора Хаксхаузена, висящее в закинутой на дуло фантастической машины петле. Был ли он убит или, что более вероятно, добровольно ушел из жизни, – выяснять никто так и не стал. В ту зимнюю ночь произошло еще кое-что, что отбросило все остальные события на второй план.