Читать книгу "Бесов нос. Волки Одина - Юрий Вяземский"

Профессор остановился и оглядел своих слушателей.

Ведущий в этот момент достал из своего рюкзачка MacBook и собирался его включить.

Митя смотрел прямо перед собой, снова – на озеро и на воду.

Драйвер, полуобернувшись на водительском кресле, с любопытством разглядывал Митю.

«Все-таки я очень сложно для них говорю. Надо попроще, попроще, планку опустить», – мысленно приказал себе Профессор и продолжал:

– Чтобы было понятнее, давайте представим Россию в виде, ну, скажем, трехэтажного дома. Первый этаж давайте условно назовем экономическим, второй – политическим, а третий, как мы договорились, духовным или, если угодно, познавательным. На каждом этаже у нас будет по три комнаты, или по три формы культуры, или по три модели поведения. В своих лекциях я их обычно обозначаю греческими словами. Но вас не хочу затруднять… Помните, у Достоевского, Иван Карамазов, беседуя с братом Алешей, говорит: «Давай рассуждать как можно глупее»? И объясняет: «Чем глупее, тем и яснее. Глупость, брат, коротка и нехитра, а ум виляет и прячется»… Вот я и предлагаю рисовать наш портрет прямо и честно. Как его Карамзин рисовал, наш великий историк. Когда его однажды спросили, как одним словом описать то, что творится в России, Николай Михайлович честно ответил: «Воруют».

– Точно! Вот молодец! – радостно воскликнул Петрович и стал смотреть на Профессора.

«И я молодец – нащупал нужную тональность, и народ сразу же начал реагировать», – мысленно похвалил себя Профессор и возразил:

– Карамзин, конечно же, молодец. Но мы с вами будем описывать трехэтажное здание. И потому, забегая вперед, скажу, что воруют у нас в основном на первом этаже, а на втором и на третьем другие слова потребуются.

– Какие? – спросил Драйвер.

– Давайте по порядку, с первого этажа начнем. Именно там воруют. Но я всегда уточняю: скорее грабят, чем воруют, потому что чаще делают это в открытую, никого не стесняясь. Это во-первых. А во-вторых, грабят не только людей, не только народ, но испокон веков варварски грабят территорию, землю нашу. На этих двух китах – ограблении территории и ограблении населения – собственно, и строилась вся наша экономика.

– А сейчас разве не строится, – не то спросил, не то утвердил Петрович.

– Лучше в прошедшем времени. Так безопаснее, – усмехнулся Профессор. – И обратите внимание: территорию грабят главным образом в первой комнате нашего первого этажа, а людей – главным образом во второй. И первую комнату я предлагаю называть производственной культурой, а вторую – финансовой… Правильнее было бы именовать ее коммерчески-финансовой. И вообще, если изъясняться действительно научно, надо сделать много предварительных оговорок и уточнений… Но мы ведь договорились не умничать, а писать портрет простыми, грубыми, честными мазками.

– Правильно, Профессор! А что в других комнатах творится?

– Погодите, Анатолий. Мы с вами еще и первую комнату не нарисовали. И для нее не одно, а два слова понадобятся: «грязь» и «хамство». С вашего позволения, с грязи начнем.

– Положа руку на сердце, я вынужден признаться: мы грязный народ, господа! – объявил Профессор и даже приложил ладонь к левой части груди. – У нас грязные дороги; не только, заметьте, разбитые и дырявые, но какие-то именно по-русски, эдак, я бы сказал, национально грязные, особенно зимой. А вдоль них – такие же черные и грязные деревни и села. И не потому что бедные. Бедность бывает чистой и скромной. У нас же повсюду грязь: в бедности и в богатстве, в деревне и в городе… Я каждый день эту грязь наблюдаю. Напротив моего дома уже два года ведется стройка. И мало того, что наши замечательные строители развели и разнесли по всей округе черную грязь – она у нас почему-то всегда какая-то художественно черная, будто с картины Малевича… К этому в добавок, когда поднимается ветер – а я живу недалеко от залива, и у нас почти всегда ветер, – он с этой стройки приносит пакеты и тряпки, развешивает их по деревьям, и они висят чуть ли не на каждом дереве, разных размеров, разноцветные, прозрачные, как… я не знаю…

– Гондоны, – подсказал Петрович.

Профессор поморщился и продолжал:

– И это, господа, в Питере, прошу прощения, в Санкт-Петербурге, якобы в культурной нашей столице! Что ж тогда говорить о провинции?..

– Да, срут! Это точно! – теперь уже выкрикнул Драйвер. – Приедут, понимаешь, на озеро отдохнуть, и обязательно после себя срач оставят. Не могут без этого.

– Вот вы, Анатолий… Анатолий Петрович, вы уже во второй раз употребили грубое словцо, – заметил Профессор. – И я вам это не в укор говорю. Напротив, я вам весьма благодарен за то, что вы меня подвели к следующему слову, к следующей нашей национальной черте – нашему хамству. Им ведь, на мой взгляд, и наши дороги, и наши деревни, и наши озера так щедро напитаны, что черная наша грязь просто не может не выступить… На той же замечательной стройке, о которой я вам докладывал и которая у меня под самыми окнами, они, например, наши родные строители, взяли за моду кувалдами забивать сваи, или металлические штыри, или что они там забивают… И ночью, заметьте, в летнее время, когда хочется окна открыть, чтобы не было душно. Попробуй открой! Часа в два утра тебя так шарахнут кувалдой по голове, что долго потом не заснешь от возмущения. А когда начнешь засыпать, снова шарахнут!

– Это ведь тоже грязь, – увлеченно продолжал Профессор, – тот хамский шум, который повсюду нас окружает и от которого никуда не спрятаться: ни в квартире, ни на работе, ни на отдыхе. Всегда найдется какой-нибудь хам, который либо кувалдой будет стучать, либо циркулярную пилу включит, либо музыку так громко врубит, что у тебя от ее басов внутренние органы начинают пульсировать!

«Или всю ночь будут кашлять, чтобы ты глаз не сомкнул», – чуть было не добавил Профессор, но сказал вместо этого:

– Во многих государствах приняты законы, которые охраняют покой своих граждан и наказывают за шум. В Англии, как мне рассказала моя коллега, которая там несколько лет провела, ей пришлось расстаться с любимой собакой, потому что соседям не нравилось, как собачка иногда тихо полаивала в саду. Чуть ли не в суд на нее подали!.. В России тоже будто бы принят закон против шума. И есть у меня подозрение, что как только его приняли, у меня под окном сразу и застучали ночью кувалдой. Потому что не принят и никогда не будет принят закон против русского, общенародного, всероссийского хамства, от которого, между прочим, и сам хамом становишься!.. Помните, у Гоголя? «Не так ли и ты, Русь, что бойкая тройка несешься? Гремит и становится ветром разорванный в куски воздух, и, косясь, сторонятся и дают ей дорогу другие народы и государства»… Тут надо быстрее посторониться, потому что, даже если эта великая русская тройка тебя не придавит, то уж наверняка обдаст грязью и оглушит шумом!

– Точно! – опять радостно поддержал Петрович. – И вон, смотри, как раз нам еще один примерчик выплыл. Вон там, у берега, видите? Видите две резиновые лодки? Мы их называем гондонным флотом… Вы уж опять-таки, так сказать, простите за грубое выражение. Но они нас достали! Хамничают, изверги! Они – лохуны, но на своих гондонах тоже разворачивают до десяти спиннингов, близко подплывают к нам и запутывают все снасти. Они и детей в эти резинки сажают. У них там детский лагерь.