Читать книгу "Бесов нос. Волки Одина - Юрий Вяземский"

– Бывают, – невозмутимо согласился с ним Ведущий, проверяя фрикцион на одном из спиннингов на борту лодки.

– И у нас так кругом: либо генералы, либо банкиры, либо хохлы приедут и семечки лузгают, всю лодку засрут. И мне, Саша, честно говоря, ты меня попробуй понять, мне, так сказать, пьющие генералы намного как бы роднее, чем эти, скажем, банкиры. Они и не пили почти; мы, говорят, люди спортивные, здоровье свое бережем.

Ведущий, начав проверять фрикцион на втором спиннинге, прекратил это занятие, подошел к Драйверу, похлопал его по плечу и сказал:

– Не грусти, Петрович. Я с тобой обязательно выпью. Но вечером. У меня голова начинает болеть, если я выпью хотя бы одну рюмку утром.

– Да я не о том, Сань! – в сердцах воскликнул Драйвер. – Ты не понял. Я только хотел выразить… Помнишь, мы в школе учили? «Умом Россию не понять…»

Петрович замолчал, будто не находя слов. Но их быстро нашел Ведущий.

– Я, Петрович, другое помню, – заявил он. – Помню, как еще на базе ты назвал свои приманки уловистыми и обещал нам трех или четырех зачетных лососей. Вот и я хочу только выразить: когда же начнет клевать, Толя?!

– Рыбу надо выстрадать, так у нас говорят, – не сразу ответил задумчивый Драйвер.

И снова быстро откликнулся Ведущий:

– А у нас говорят: страдает тот, кто не умеет ловить рыбу. И если бы у нас был нормальный эхолот, если бы я хоть немного знал здешние места…

Они, Ведущий и Драйвер, вновь заговорили об эхолотах, о знании «клевых» мест Петровичем, а также об уловистых воблерах и их правильном заглублении.

Профессор опять ощутил себя забытым и решил о себе напомнить.

– Послушайте, Анатолий! – громко позвал он и еще громче добавил: – Анатолий Петрович, я к вам обращаюсь!

Когда Драйвер к нему наконец обернулся, Профессор спросил:

– А дальше как у Тютчева, вы не помните?

– Утючин?.. Это кто?

– Тютчев, Федор Иванович, – усмехнулся Сенявин. – Великий русский поэт. Вы давеча процитировали первую строку из его четверостишья: «Умом Россию не понять…» А дальше не помните как?

– Помню, не вопрос… Но, так сказать, не на память… Помню только, что умом никак не понять. А дальше как бы про то, что ее и измерить, Россию, нельзя, такая большая…

– Не фантазируйте, – укоризненно прервал его Профессор и нараспев продекламировал:

Умом Россию не понять, Аршином общим не измерить: У ней особенная стать — В Россию можно только верить.

– Ну правильно! – обрадованно воскликнул Драйвер. – Я только имя забыл… этого… ну, поэта… Но в целом душевно сказано.

– Душевно? – удивленно переспросил Профессор и, чувствуя прилив сил, подумал: «Если уж я здесь оказался, надо получать удовольствие и развлекать себя, раз других развлечений, похоже, не предвидится».

– Хорошее и ласковое слово нашли. Но многие люди называют эти стихи мудрыми, считая их чуть ли не ключом к пониманию, к постижению России. – Сенявин сделал небольшую паузу и в дальнейшем говорил, глядя на Ведущего: – Есть, правда, на нашем телевидении такой коронованный авторитет, Францев, Николай Николаевич, который в одной из своих передач как-то изволил обронить, что лично он против противопоставления России другим государствам, потому что не совсем понимает, в чем же заключается особливость русского народа, – он такое слово, помнится, употребил.

Профессор сделал еще одну паузу. Однако Трулль на «Францева» никак не отреагировал.

– Так вот, – продолжал Сенявин, – хотя я не поклонник Францева, но мы вдруг вспомнили Тютчева, и мне захотелось спросить вас: почему, собственно, именно Россию умом не понять? А, скажем, Германию разве можно и легче понять, особенно то, что произошло с этой духовно великой страной в первой половине прошлого века? Может быть, просто не захотели или побоялись понять, а потому и не поняли? И что значит: «аршином общим не измерить»? Возможно, просто не потрудились отыскать этот общий, научный или философский, аршин, которым и Россию, и Германию, и многие другие страны и народы можно измерить. И нужно измерять, если мы действительно хотим уяснить себе, чем мы друг от друга отличаемся и как нам друг друга понимать и друг другу верить… Согласен, господа, что у России, конечно же, «особенная стать». И вы, Анатолий, кстати говоря, эту особенную стать для себя очень любопытно проинтерпретировали: дескать, большая, громадная страна. Но Тютчев, как мне представляется, не только размеры России имел в виду и, может быть, вообще не ее размеры, а нечто совсем другое.

Сенявин опять сделал паузу.

Ведущий и глазом не повел в сторону Андрея Владимировича.

Драйвер держался за штурвал и к Профессору не оборачивался.

«Я, наверно, слишком сложно для них излагаю», – подумал Профессор и продолжал еще сложнее:

– Представьте себе, нашлись ученые, которые не поверили Тютчеву и стали искать этот общий аршин, а также попытались определить, что же мы конкретно должны понимать под статью страны, или нации, или общества, как говорит Тойнби, или этносов и суперэтносов, в терминологии Льва Гумилева. Разные понятия, разные термины были предложены. Заговорили, например, о душе страны, о национальном характере. Когда в моду стал входить бихевиоризм, заговорили о национальном поведении и национальном характере. Затем, когда увлеклись генетикой, как с потолка посыпались термины, один другого научнее: генетический код нации, культурная ДНК, русский культурный геном. И все, кому не лень…

Тут Митя прервал Профессора. До этого он отрешенно созерцал озеро, ни на кого из своих спутников не глядя и ни разу не закашлявшись. И вдруг воскликнул:

– Вы только посмотрите! Оно как будто живое! Живое существо, а не озеро… И вода! Она не похожа на обычную воду… Вам не кажется?

Свои восклицания Митя, похоже, адресовал Профессору, так как обернулся и смотрел в его сторону. Тяжелые веки поднялись, открывая Митины глаза, которые словно еще больше посветлели от удивления.

«Мне кажется, что вы, голубчик, меня перебили и довольно бестактно», – подумал Сенявин. Но ответил без раздражения, с улыбкой:

– Озеро как озеро.

– Надеюсь, что в этой живой воде хоть какие-нибудь живые рыбки водятся, – заметил Ведущий, садясь на скамью рядом с Митей и ставя на колени свой небольшой рюкзак.

Петрович ничего не сказал. Он обернулся и, как показалось Профессору, смотрел на Митю с таким же удивлением, с каким Митя смотрел на Сенявина.

– Я с вашего разрешения продолжу, – вновь заговорил Профессор. – Устав от этой дилетантской болтовни, я решил по-научному исследовать вопрос. Исходя из того, что не только каждый человек, но и каждое общество состоит из потребностей, что эти потребности делятся на три основные группы: биологические, социальные и познавательные… Так для отдельного человека. А говоря об обществе, о народе, будет, пожалуй, удобнее различать потребности экономические, политические и духовные… Исходя из этих посылок, я поставил перед собой задачу нарисовать, если хотите, портрет русского народа, следя за тем, как он на протяжении столетий вел себя, удовлетворяя свои базовые потребности. Ибо иного продуктивного пути для исследования природы отдельного человека – и тем более народа – я не знаю. Готов допустить, что его и не существует, этого пути.