Читать книгу "Ключи заветные от радости - Василий Никифоров-Волгин"

– Как пророк Самуил благословил царя Давида на царство, так благослови и главу раба Твоего Гавриила! – читалось ему на прощание.

А потом постригали его и этим самым отдавали в руки Божии.

В церкви погасили свечи, и бережно закутанного Гаврюшу понесли в жизнь.

Дьякон посмотрел ему вослед и сказал:

– Что-то даст ему Господь? Будет ли он великим светильником Церкви, полководцем, мыслителем, купцом али… Но не будем предугадывать пути Господни!.. Мне почему-то сдается, будет он протодьяконом Исаакиевского собора!.. Слышал, какой голосище-то у него?

Иванушка

Умирал братец мой Иванушка. Ему было шесть лет. В больших муках умирал он. По деревенскому обычаю, положили его под иконы, чтобы Господь облегчил его… Была пасхальная ночь. Отец к Светлой заутрени пошел, и братец все время спрашивал нас:

– А тятя скоро придет? Красное яичко… мне обещал…

Мать утешала его:

– Придет, садик мой, придет… Теперь уж скоро…

Личико его то затуманивалось, то вспыхивало тихими зоринками. Он постоянно ручки тянул к нам, словно на руки просился.

Он приподнял головку и к чему-то прислушиваться стал. Слушал долго, а потом сказал:

– Мама! Воробушки скачут!

В комнате прозвенело что-то похожее на упавшие стеклянные бусинки – это Иванушка засмеялся в бреду.

И стал он опять тосковать и метаться по постельке.

– Мама! Распутай нитки у меня на грудке…

Мать гладила его грудку и, как нищая на церковной паперти, стала всхлипывать:

– Вот… я ниточки распутываю… вот так… Будет Иванушке вольготно… Вот так!..

Вдруг братец опять приподнялся и радостно закликал:

– Тятя идет!

Мы ничего не слышали – бредит Иванушка. Я посмотрел в окно. В конце улицы, в рассвете пасхального утра шел отец.

Только что он показался в дверях, Иванушка ручки вскинул навстречу, а ручки сухонькие и словно серебряные при металлическом утреннем свете. Эта серебряность особенно потрясла меня. Не в этой ли серебряное™ тела – смерть?

Отец взял Иванушку на руки, похристосовался с ним и стал носить его по комнате. Дали Иванушке красное яичко, но он не удержал его в ручке, и оно покатилось по полу. Глазами «большого» посмотрел на него и заплакал.

Положили Иванушку на постельку. Он закрыл глазки, а потом хрустнул горлышком, как речная тростинка, когда ее в руке сожмешь, и по-страшному затих…

Лицо матери стало серебряным. Отец послушал Иванушку и перекрестил его, сказав: «Царство Небесное!..»

В течение трех дней приходили кланяться Иванушке сродственники наши, соседи… На Иванушку смотрели тихими церковными глазами:

– Ангельская душенька!

Тетка Прасковья сказала:

– Сейчас Господь за ручку его водит и сады Свои показывает…

Я представлял себе, как Господь водит Иванушку по небесным дорогам. Он говорит Иванушке так же, поди, воркотно и светло, как соборный батюшка отец Владимир: «Вот и хорошо, родненький, что ко Мне пришел!.. Так, так, Иванушка… Ты уж того… побегай, поиграй!.. Радуйся в саду Моем во веки веков…»

Говорит ему Господь… и по головке гладит Иванушку, и благословляет его пронзенными распятием руками, а Иванушка к белой одежде Господа головкой прижимается…

Представил я это до того живо и трогательно, что и самому захотелось помереть. Стал я вспоминать нашу с Иванушкой жизнь. Все в ней как будто бы хорошо было, но вот однажды попросил он у меня волчка, а я пожадничал и не дал ему… Стало мне очень горько. Тут впервые в жизни я понял, что за муки страшные – угрызение совести!..

Положили братца в белую храмину (не хотела мать произносить слова «гроб»).

Пришел нищий Яков и для назидания и утешения нашего прочитал из Евангелия главу, где говорилось о Христе, благословляющем детей, и о наследии ими Царства Небесного.

Я незаметно положил под изголовье Иванушки волчка и тихо сказал:

– Ты прости меня… я не знал, что ты помрешь…

На третий день Пасхи понесли братца хоронить. В церкви украсили лобик его золотым венчиком с надписью «Святый Боже» – в знак упования, что и там… увенчает его Господь венцом небесным. На панихидный столик поставили кутью из зерен – как зерно с виду мертвое, но, брошенное в землю, восстает к жизни, так и мертвое тело воскреснет при трубе Архангела.

Отпевали Иванушку по-особенному, по пасхальному чину, радостно, в белых ризах, с пасхальной серебряной свечой. Отправляли братца в дорогу с сердцем легким и мирным, без нахмуренной скорби. Читали и пели хорошие легкие слова и часто-часто повторяли:

– Господи, упокой младенца!

«Небесных чертогов и светлого покоя… причастника сотвори чистейшего младенца…»

«Рая жителя тя показует, блаженный, воистину младенче… Ликом святых счиняет тя…»

Сравнивали Иванушку «с младым злаком», Господом пожатым, чтобы возвести его от земли на Божественную гору.

– О мне не рыдайте, – говорил братец словами исходной песни, – а радуйтесь…

Наступило «последнее целование». Мы прощались с Иванушкой, целовали лобик его, освещенный солнцем, а в это время пели:

– О, чадо! Кто не восплачет зря твое ясное лице увядаемо… Якоже бо корабль следа не имый, сице зашел еси от очию скоро…

Священник сказал:

– Вечная твоя память, достоблаженне и приснопоминаемый младенче Иоанне…

Все было в церковном дыму и в солнце. В причтовом саду летали птицы. Они садились на старые деревья, и ветки качались.

Посыпали Иванушку землей и сказали:

– Господня есть земля, и исполнение ея, вселенная и вси живущия на ней…

Мы были люди бедные и никак не думали, что батюшка скажет надгробное утешительное слово, но батюшка пожалел нас и сказал проповедь, в которой очень понравились слова:

– Блаженно детство: оно наследует рай!

Мать обносила кутью и каждому говорила:

– Помяните младенца!

Брали ложечку кутьи, крестились и отвечали:

– Помяни, Господи, ангельскую душеньку!..

А когда выносили гробик из церкви, то над всем городом трезвонили пасхальные колокола, все снимали шапки, встречные офицеры и даже городовые отдавали Иванушке честь.

Я подумал: «Хорошо бы и мне помереть!»

Когда опускали Иванушку в яму и так крепко, словно деревенским ржавым хлебом, запахло землей, освещенной пасхальным солнцем, я пожалел Иванушку:

– Пожил бы ты еще, милый братец!

Я бросил на крышку гроба горсточку земли «на легкое ему лежание». Пальцы мои пахли землей, и я почти с криком подумал: «Земля-то как хорошо пахнет, а братца моего нет!»