Читать книгу "Ключи от Петербурга. От Гумилева до Гребенщикова за тысячу шагов. Путеводитель по петербургской культуре XX в - Илья Стогов"

Говорят, как встретишь год, так его и проведешь. Не знаю, возможно, синяк под глазом должен был стать

Бобышеву предупреждением, однако не стал. Еще накануне Дмитрий объявил товарищам, что праздник собирается встретить с дамой. Те не возражали. Съездив в город, Бобышев привез в Комарово Марину Басманову. Для остальных гостей это было немного неожиданно, но впрочем – что такого? Мог же уехавший Бродский поручить старому другу присматривать за невестой, не так ли?

Проблема была только в том, что Бобышев больше не считал Бродского другом. Этот парень не нравился ему с самого начала. А последнее время не нравился особенно. Как-то на Литейном они чуть не разодрались. Долго стояли лицом к лицу, громко орали матом и хватали друг друга за лацканы пиджаков. Оба молодых человека говорили потом, что вот, мол, вопрос-то в творчестве… слишком, мол, по-разному относятся они к поэзии… Но оба лукавили: дело было именно в Марине.

В десять вечера 31 декабря 1963 года гости наконец уселись за стол. Выпили, начали оживленно, все разом, говорить. После полуночи Бобышев взял Марину за руку и под шумок увел на улицу. Прочие гости даже не обратили внимания. Пара вышла на лед Финского залива. Прежде чем все произошло, Бобышев вроде бы спросил у Марины: а как же Иосиф?.. Она вроде бы ответила, что больше не с ним…

За стол они вернулись не скоро. Марина посидела со своей вечной полуулыбочкой, а потом встала и подожгла занавеску на окне.

– Красиво горит, – сказала она, пока все пытались не дать даче сгореть целиком.

Под утро Басманова уехала назад в город.

4

Девушка ушла от одного поэта к другому. Неприятно, конечно, но в принципе дело-то житейское. Однако в тот раз обернулось все крайне неприятно.

Уже через день кто-то рассказал Бродскому о том, как именно его невеста отметила Новый год. Плюнув на конспирацию, Иосиф примчался в Ленинград, позвонил Дмитрию и хамским тоном предложил встретиться.

Бобышев подозревал, что дело может кончиться ножом в селезенку. Но все равно пришел. Бродский, не глядя ему в лицо, спросил, спал ли тот с Мариной. Руки он не вынимал из карманов, и вообще было видно, что от броска на противника его отделяют считанные мгновения. Бобышев заявил, что на такие вопросы мужчины не отвечают. Иосиф продолжал молчать и нервно поводить плечами. После этого Бобышев просто развернулся и ушел домой. А Бродского той же ночью приняли менты. Поговорить с Мариной он так и не успел. Как только он появился возле своего дома, несколько людей в штатском тут же окружили его, предъявили ордер, затолкали в козелок и увезли.

Кому в данной ситуации было сложнее – сразу и не скажешь. Бродский сидел в изоляторе КГБ на Шпалерной и сходил с ума от ревности. А Бобышев оставался на свободе, но и носу не мог показать на улице, потому что все понимали: арестован Иосиф именно по его, Бобышева, вине.

Сперва Дмитрий попытался сбежать на ту самую дачу в Комарово. План состоял в том, чтобы пересидеть там, пока у приятелей не утихнет первый приступ ярости. Однако буквально по его следам на дачу прибыла большая компания литераторов, которые объявили подлецу, чтобы он убирался вон. Бобышев вернулся в городскую квартиру, и тут все стало совсем плохо.

Знакомые художники, прежде дарившие ему свои полотна, теперь без звонка являлись, молча снимали картины со стены, плевали в пол и так же молча уходили. После того как суд дал Бродскому пять лет и присудил к ссылке в Архангельскую область, прозаик Андрей Битов позвонил и вызвал Бобышева на дуэль до смерти. Бывший друг Рейн написал о нашумевшем адюльтере поэму – она пользовалась бешеным успехом среди тех, кто понимал, о чем идет речь.

Литературные девушки теперь отказывались с не то что спать с Дмитрием, а даже здороваться. И самое ужасное, что среди этих девушек была и Марина. Сперва Бобышев еще ходил к ней в гости. Втроем (он, она и Маринина мама) они еще пили чай. А потом Марина плюнула на все, собрала вещи и уехала к Бродскому на поселение.

Трудно представить поступок глупее, но Бобышев поехал за ней. Взял на работе отгул, купил билет на поезд и поехал. Утром он прибыл в поселок Коноша. Единственная почтовая машина до деревни Норенская, где отбывал Бродский, к тому времени уже ушла. Бобышев почапал пешком. Тридцать километров через слякотный мартовский лес.

Он дошел до Норенской как раз в тот момент, когда Марина садилась в кузов грузовика, чтобы ехать назад. Ее провожал Бродский в зэковском ватнике и сапогах.

Бобышев позже писал:

Я кричу:

– Марина! Вот ты где! Я за тобой!

– Нет! – Иосиф кричит. – Марина, слезай, ты никуда не поедешь!

– Нет!

– Да!

– Нет!

– Да!

Марина лезет через борт, спускается. Я за ней. Мы втроем входим в избу через дорогу напротив. Дальше что – непонятно. Но я знаю, зачем я приехал. За кем.

Громадная скрипучая изба. Входим в малую комнату:

стол, заваленный книгами и рукописями, две лежанки. На полу – картонный короб с сигаретами «Кент». На стене, над одной из лежанок, – остро заточенный топор.

– Что тебе здесь нужно? – зло спрашивает Иосиф.

– Ты знаешь. Я приехал за ней.

– Она отсюда никуда не уедет.

– Нет. Уедет. Со мной.

Взгляд на топор. Взгляд мой туда же.

– Я без нее никуда не уйду. Только вместе.

– Нет. Она останется здесь.

Взгляд на топор. Взгляд туда же.

– Нет, уедет.

– Нет, не уедет.

Тут вмешивается Марина, обращаясь к нему:

– Я тебе все сказала. Я уезжаю сейчас.

– Нет, ты не можешь. И машина ушла.

– Ничего. Я должна. Хоть пешком.

Мы втроем вышли и направились к лесу. Поле кончалось.

Дальше дорога, темнея и суживаясь, углублялась в лес. Всё. Здесь я должен стоять за Марину.

– У меня в руках ничего нет, – показал я ладони Иосифу.

– У меня тоже!

Мы сжали кулаки и заходили индюками один вокруг другого. Но тут опять вмешалась Марина. Что-то быстро сказав Иосифу (обещание? ложную клятву?), она зашагала к лесу. Я – с ней. Он остался стоять у края поля.

Размахнувшись, я далеко закинул в талую воду токарный резец, лежавший все это время у меня в кармане пальто.

– Что это было? – тревожно вскинулась Марина.

– Так, ничего.

Конечно, это был не ножик. И не топор. Так, железка, для весу. Но можно было проломить ею череп.