Читать книгу "Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение. 1941-1946 - Дмитрий Ломоносов"

Кипяток не был дефицитным продуктом. На каждой станции, большой или малой, в конце платформы размещалась кубовая. Наружу, над металлическим корытом, высовывались краны с кипятком и холодной водой. Даже была в ходу такая поговорка: «На каждой станции, на каждой полустанции есть начальник станции, горячий кипяток». В довоенные годы в пассажирских вагонах старой конструкции не было кипятильников. Проводники бегали на станциях с огромными ведерными медными чайниками за кипятком, чтобы обеспечить пассажиров чаем.

Длительное время, когда поезд шел вокруг Арала, местность была безнадежно пустынной. Затем, уже после Казахстана, стали попадаться русские города с деревянными домами и привычными российскими базарами. Здесь стало легче: снова стали «подканывать», почти всегда встречая участие.

Становилось все холоднее и холоднее. Октябрь в здешних местах, в Приуралье, — это осень. Мы мерзли в своих износившихся лохмотьях. Проехали Куйбышев, приближался конец пути. Запомнилась станция Канаш недалеко от Казани. Здесь нам выдали по рейсовым карточкам белый хлеб, вкус которого мы стали уже забывать, накормили вкусным обедом в столовой эвакопункта. До сих пор помню меню: перловый суп, заправленный жаренным на сале луком, и макароны, политые все тем же хлопковым маслом.

После долгой стоянки — последний перегон, и к вечеру прибыли в Казань — пункт нашего назначения.

Казань встретила нас дождем и холодом. Эшелон загнали на запасные пути, где предстояло ждать до утра, когда может определиться наша дальнейшая судьба. В теплушках было тесно и холодно, мы решили переночевать в здании вокзала, где было тепло. Но воспользоваться комфортом зала ожидания нам, увы, не пришлось. Бдительным стражам порядка наши личности в потрепанных, грязных и явно не по сезону одеяниях показались подозрительными. Нас довольно невежливо сопроводили в вокзальную «кутузку», и мы оказались там в «приятном» обществе карманников и воров другой, более «солидной» квалификации. По очереди стали выводить на допрос. Хмурый, уставший и, как показалось мне, не вполне трезвый милиционер настойчиво требовал ответить на непонятный нам вопрос: «Где писка?»

Поверив наконец, что этот специальный термин нам неизвестен, он решил проверить наше заявление о том, что мы из прибывшего накануне эшелона, стоящего и сейчас на запасных путях. К рассвету нас наконец отпустили. Ночевки в тепле не получилось.

Вот так негостеприимно встретила нас Казань. А соседи по «кутузке» нас просветили: «писка» — это остро заточенная серебряная монетка, применяющаяся для разрезания сумок и карманов.

Еще полдня прошли в ожидании. В ресторане вокзала нас накормили «королевским» обедом — жареной колбасой с макаронами. Наконец, прибыл директор, собрал нас на площади перед вокзалом и рассказал о принятых решениях.

Нам предоставлено общежитие 16-го авиационного завода, куда мы сейчас и направимся. Преподавателям предложено было продолжать свою деятельность в авиационном техникуме Казани, а студентам — продолжить учебу, сочетая ее с работой на заводе.

Мы отправились пешком со всем своим небогатым багажом к нашему новому дому, благо он оказался сравнительно недалеко от вокзала. Общежитие завода находилось в большом четырехэтажном здании с фасадом, увенчанном множеством лепных аляповатых украшений, известном в городе под названием «бегемот». Все коренные, казанцы знают этот дом, находящийся у главных ворот в Казанский кремль, на улице, ведущей от этих ворот к комплексу зданий Казанского университета. В первом подъезде дома расположен краеведческий музей.

Дом имел печное отопление, поэтому первая проблема, которую нам нужно было срочно решить, заключалась в необходимости найти, чем натопить, так как в комнатах, которые нам выделили, было не теплее, чем на улице. Во дворе дома мы наскребли щепок и собрали немного угля, заодно на глазах у растерявшегося от нашей наглости часового сперли несколько поленьев из поленницы, принадлежавшей воинской части, расположенной в этом же доме.

К вечеру стало тепло, и мы впервые за много дней улеглись спать в кроватях на чистых простынях, укрывшись одеялами, хотя нужно было бы сначала отмыться от дорожной грязи. Но очередь бани наступила лишь на следующий день. Лежа в постели, впервые за много дней раздевшись, я видел в окне башню кремля, копию которой Щусев водрузил на здание Казанского вокзала Москвы.

На следующий день мы собрались в зале авиационного техникума. Нам предложили альтернативу: работать на заводе или продолжать учебу в техникуме. Впрочем, выбора практически не было. Учеба в техникуме — крошечная стипендия, «служащая» карточка (600 граммов хлеба). Работа на заводе — относительно высокая зарплата и рабочая карточка (800 граммов хлеба). Очевидно, что учиться в техникуме без поддержки родственников невозможно. Мне вообще не на кого было рассчитывать, у моих товарищей, за редким исключением, родственники оставались в оккупированном Ростове.

Почти все пришли к выводу, что нужно идти на завод. Однако дирекция техникума приняла решение о том, что, работая на заводе, мы остаемся студентами техникума и по первой возможности возвращаемся к учебе. Нам даже выдали стипендию за месяц.

На следующий день, после бани и санитарной обработки, заключающейся в пропаривании в автоклавах нашей одежды, к нам пришел представитель завода. Он сказал, что в течение недели нас распределят по цехам, а завтра выдадут продовольственные карточки и окажут материальную помощь.

Действительно, мы получили карточки, а в качестве материальной помощи — телогрейки, «эрзац-ботинки» (брезентовый верх, пришитый к резиновой подошве, даже без подметки). Кроме того, каждый получил по шесть метров белого простынного полотна (бязи).

Я с товарищами тут же отправился на рынок, где продал полотно и купил солдатские штаны галифе, тряпичную шапку и пару портянок. В магазине Военторг, где кроме нашивных петлиц для форменной одежды не было ничего, я увидел на витрине дерматиновые краги. Купив их по дешевке, я решил важную проблему: между штанинами коротких солдатских штанов и ботинками оставался промежуток, который плохо закрывали концы портянок, беспрерывно разматывающихся. Теперь я был обут (почти в сапогах), почти одет (новая телогрейка и ветхое драповое пальто, привезенное из Ростова), но зверски голоден. Единственное пропитание — 600 граммов хлеба по рейсовой карточке и обед в «бегемотской» столовой: жидкий суп из капусты, плавающей в горячей водичке, и на второе — та же капуста, но без водички.

Со следующего дня стало легче: одновременно пользовался рейсовой и рабочей карточками, получая по 1400 граммов хлеба ежедневно. Сейчас трудно поверить, но тогда я был способен съесть обе порции хлеба зараз. Когда талоны рейсовой карточки были израсходованы, стало обыкновением съедать за один прием 800-граммовую пайку хлеба.

Настал день, когда нас распределили по цехам и вызвали на завод. Сейчас он находится в черте города, а раньше — в пригороде, селе Караваеве. За многорядной оградой из колючей проволоки со смотровыми вышками по углам стояли недостроенные производственные цеха, за которыми слышалось монотонное гудение станков. Мне определили должность контролера ОТК (отдел технического контроля) в механическом цеху на участке обработки выхлопных клапанов. Выдали пропуск, номер которого следовало запомнить, так как при выходе с завода его отбирали. Приходя на работу, в проходной нужно было назвать номер, после чего выдавали пропуск, с которым можно было войти на территорию завода. При входе в корпус, в котором размещался нужный цех, пропуск опять отбирали и выдавали вместо него металлический жетон — марку, дававшую право входа туда. Далее, у входа в производственный участок, марка опять отбиралась, и выйти из цеха до окончания смены было уже невозможно. Когда смена заканчивалась, все процедуры выполнялись в обратном порядке.