Читать книгу "Рабыня моды - Ребекка Кэмпбелл"

— Привет, Лондон, — сказал он, подражая рок-звездам, отыскал меня взглядом в толпе и подмигнул. — Вы уже слышали эту песню миллион раз, но сегодня я буду исполнять ее с гораздо более сильным чувством, чем обычно.

Зрители засмеялись и оживились. Может, они слышали раньше не только эту песню, но и эту фразу?

Песня, которую пел Лайам, была мне абсолютно незнакома, хотя она наверняка хорошо известна, даже кажется избитой жителям удаленных ирландских районов Килберн и Криклвуд. Я же привыкла к однообразной музыке, тихо звучащей в магазинах: популярным клубным мелодиям. Под нее можно было притвориться кем угодно, она занимала промежутки между мыслями. Музыка, которую я услышала в пабе, была совсем иной. В ней звучали острая тоска и грусть, и мне показалось, что меня крепко обнимают сильные руки.

О, Пегги Гордон, приходи ко мне скорее,

Садись, тебя я крепко обниму.

Скажи, зачем тебе врага стал злее,

Не смотришь на меня ты почему?

Голос Лайама нельзя было назвать ни красивым, ни сильным. Но он как будто растворялся в музыке, звучал искренне и выражал боль.

Не буду отрицать, что я влюбился,

И сердце жжет в пылающей груди,

Поведаю об этом всему миру,

Сдержаться не могу я, извини.

Лайам пел и смотрел на меня. Было настолько очевидно, что он обращается к конкретной девушке, что люди вокруг начали оглядываться.

Сегодня перебрал немного виски, Чтоб легче было ношу мне нести.

Ведь только выпью — память оживает. О, Пегги Гордон, поскорее приходи!

Человек с банджо достал откуда-то свистульку, и ее нежные звуки прыгали и путались в словах, как маленькая девочка, играющая под ногами у взрослых.

Мечтаю убежать как можно дальше,

И переплыть готов я океан,

Попасть на остров дикий, дальний,

И главное, не видеть женщин там.

Хотел бы оказаться я в долине

Далекой от мирской всей суеты.

Где не было бы женщин и в помине,

Лишь песни птиц и одинокие мечты.

Как только Лайам начал повторять первый куплет, я почувствовала — сейчас произойдет нечто ужасное. Его намерение было совершенно идиотским, но он не остановился. Я же не смогла сдержать ни нервную дрожь, поднимавшуюся по спине к моей шее, ни тепло, разлившееся у меня между ног.

О, Кэти Касл, приходи ко мне скорее,

Садись, тебя я крепко обниму.

Скажи, зачем тебе врага стал злее.

Не смотришь на меня ты почему?

Зрители радостно зашумели, раздались одобрительные аплодисменты, и Лайам спустился со сцены и начал пробираться ко мне. Завсегдатаи паба: мужчины в нелепых шляпах и женщины средних лет, переживающие период угасания сексуального интереса, — хлопали его по спине и ерошили волосы.

— Кэти, извини, что я вот так поменял имя. Со стороны это наверняка выглядело безрассудным. Ты могла подумать, что после стольких лет работы шофером среди таких женщин, как ты, я наконец набрался наглости.

— Знаешь, — сказала я, — а мне понравилось. Думаю, теперь моя очередь заказать выпить.

А потом… ну вы знаете, как это бывает. Я достигла той стадии опьянения, когда начинаешь любить весь мир, и это чувство постепенно концентрируется на том человеке, с кем тебе довелось в этот момент быть рядом. Мы оба оказались на кожаном драном диване, но, по-моему, даже не прикоснулись друг к другу, и это еще больше усилило напряжение.

Я знала, что великолепно выглядела. Лайам, несмотря на свою внешность, был совсем не глуп, поэтому, кроме флирта и пустой болтовни, мы обсуждали и серьезные вопросы: конечно, проблемы Северной Ирландии, вопрос самоидентификации в чужой культурной среде. Я даже процитировала высказывания Малерба по поводу символов, и это позабавило Лайама.

Мы подошли к основному вопросу, ведь он не мог не возникнуть, — Лайам сделал первый шаг. Я ожидала услышать длинное предисловие, но предложение Лайама звучало захватывающе прямолинейно.

— Мне дали ключ от квартиры недалеко отсюда. Мы можем пойти туда.

— Я не могу остаться на ночь.

— Понимаю. Так мы идем?

Пока мы пробирались к двери, на нашем пути возник пожилой человек, в котором я узнала скрипача. Он обнял нас за плечи, что, учитывая его миниатюрность, далось ему не так просто, а нам пришлось сгорбиться. Почти все его лицо и голову покрывали заросли вьющихся седых волос. Складывалось впечатление, что во рту у старика не осталось ни единого зуба.

— Лайам, послушай, Лайам… — сказал он, слегка покачиваясь. Пары виски, влажные и губительные, ударили мне в лицо.

— Марта, дорогой, ты великолепно сбацал сегодня на скрипке, — произнес Лайам и попытался высвободиться из объятий старика, оказавшихся на удивление крепкими.

Марта не обратил внимания на комплимент, он смотрел на Лайама, в его взгляде, хотя и затуманенном, читалась твердость.

—Дитя, — произнес Марта, закашлявшись от переполнявших его чувств, — ведь это же дитя. Ты же не сподличаешь с ребенком? А, Лайам? Скажи мне.

Он снова начал кашлять, а мне показалось, что на меня хлынул поток туберкулезных спор. Почувствовав тошноту, я вырвалась и выбежала на улицу, хватая ртом свежий воздух. Лайам появился через секунду.

— Кэти, извини, бедный старина Марта уже не тот, что раньше. В его голове разброд мыслей, ему постоянно что-то чудится.

— Все в порядке. Меня так не называли уже пару лет. И я вообще никогда не слышала, чтобы от слова «подлость» образовывали глагол. И все же ты сделаешь это?

— Что сделаю?

— Сподличаешь со мной, глупенький.

Он улыбнулся одной из своих «фирменных» улыбок и впервые обнял меня. Мы свернули с центральной улицы и вскоре затерялись в лабиринте боковых улочек и домов из красного кирпича — вначале скучные и солидные, они быстро сменились старыми и обветшалыми.

Сейчас вы, вероятно, думаете, что я веду себя как настоящая потаскуха — напиваюсь в дешевом кабаке с почти незнакомым мне мужчиной, а потом ухожу вместе с ним. И конечно же, вы правы. Но как я уже говорила — это мой последний шанс совершить что-то безумное, возможность в последний раз расслабиться. А кто готов лишить девушку последней возможности? — Мы пришли. Дом ничем не выделялся среди других. Извилистая дорожка, выложенная разноцветной плиткой в шахматном порядке, вела к двери с облупившейся зеленой краской. Мы преодолели огромную кучу нераспечатанной почты и рекламы, сваленной у двери, и оказались в холле — настолько узком, что немедленно хотелось выйти из него. Грязный ковер в нескольких местах был прожжен. Мы осторожно обошли разобранный на части велосипед и еще кое-что, подозрительно напоминающее кучку кошачьего дерьма. В помещении стоял затхлый запах мокрого картона. Я вдруг протрезвела.