Читать книгу "Смерть Ахиллеса - Борис Акунин"

Ксаверий Феофилактович Грушин, бывшийследственный пристав Сыскного управления, — вот кто ценнее любойкартотеки. Под его отеческой, нестрогой опекой начинал юный Эраст Петрович своюсыщическую карьеру. Недолго довелось вместе прослужить, а научился многому.Стар Грушин, давно в отставке, но всю воровскую Москву знает, изучил замноголетнюю службу и вдоль и поперек. Бывало, идет с ним двадцатилетнийФандорин по Хитровке или, скажем, по разбойничьей Грачевке и только дивудается. Подходят к приставу то бандитские рожи, то кошмарные оборванцы, тонапомаженные щеголи с убегающим взглядом, и каждый снимает шапку, кланяется,приветствует. С одним Ксаверий Феофилактович пошепчется, другому беззлобно поуху съездит, с третьим поздоровается за руку. И тут же, малость отойдя,объяснит зеленому письмоводителю: «Это Тишка Сырой, поездошник — у вокзаловпромышляет, чемоданы из пролеток на ходу выхватывает. А это Гуля, сменщикпервоклассный». «Сменщик?» — робко переспросил Эраст Петрович, оглядываясь наприличного с виду господина в котелке и с тросточкой. «Ну да, золотишко с рукпродает. Очень ловко настоящее кольцо на подделку меняет. Покажет золото, авсунет золоченую медяшку. Почтенное ремесло, большого навыка требует».Остановится Грушин подле «играющих» — тех, кто простаков в три наперсткачистит, — и показывает: «Видите, юноша, Степка хлебный шарик под левыйколпачок положил? Так не верьте глазам своим — шарик у него к ногтю приклеен, ипод наперстком никогда не останется». «Что ж мы не арестуем их, мошенников!» —горячо восклицал Фандорин, а Грушин только ухмылялся: «Всем жить надо,голубчик. Я только одного требую — чтоб совесть помнили и догола никого нераздевали».

У воровской Москвы пристав пользовался особымуважением — за справедливость, за то, что всякой птахе жить дает, а особо забескорыстие. Не брал Ксаверий Феофилактович мзды, не то что другие полицианты,а потому каменных палат не нажил и, выйдя на пенсию, поселился в скромномзамоскворецком домишке с огородом. Служа в далекой Японии по дипломатическомуведомству, Эраст Петрович время от времени получал весточки от своего прежнегоначальника, а по переводе в Москву собирался непременно нанести ему визит, кактолько немного обустроится. Но выходило, что наведаться придется прямо сейчас.

Когда извозчичья пролетка грохотала поМоскворецкому мосту, залитому самым первым, неуверенным утренним светом, Масаозабоченно спросил:

— Господин, а Гурусин-сэнсэй — он просто сэнсэйили онси?

И пояснил свое сомнение, осуждающе качаяголовой:

— Для почтительного визита к сэнсэю ещеслишком рано, а для почтительнейшего визита к онси тем более.

Сэнсэй — это просто учитель, а онси — нечтонеизмеримо большее: учитель, к которому испытываешь глубокую и искреннююблагодарность.

— Пожалуй, что онси, — ЭрастПетрович посмотрел на красную, в полнебосвода, полосу рассвета и легкомысленнопризнал. — Рановато, конечно. Ну да у Грушина, поди, все равно бессонница.

* * *

Ксаверий Феофилактович и в самом деле не спал.Он сидел у окошка маленького, но зато собственного домика, расположенного впереулочном лабиринте между двумя Ордынками, и предавался размышлениям остранных особенностях сна. То, что к старости человек спит меньше, чем вмолодости, это, с одной стороны, вроде бы разумно и правильно. Чего попустувремя тратить — все равно скоро отоспишься. С другой стороны, в молодости времякуда как нужней. Бывало, носишься весь день с утра до ночи, с ног сбиваешься,еще бы часок-другой, и все дела бы переделал, а восемь часов подушке отдай. Такаяиной раз жаль брала, да ничего не попишешь — природа своего требует. Теперь жевот вечерком часок-другой в палисадничке подремлешь и потом хоть всю ночь глазне смыкай, а занять-то себя и нечем. Нынче новые времена, новые порядки.Списали старого конягу доживать в теплом стойле. Оно, конечно, спасибо, грехжаловаться. Только скучно. Супруга, земля ей пухом, третий год какпреставилась. Единственная дочь Сашенька выскочила замуж за вертопраха-мичманаи уехала с мужем за тридевять земель, в город Владивосток. Кухарка Настасья,конечно, и сготовит, и обстирает, но поговорить-то ведь тоже хочется. Только очем с ней, дурой, говорить? О ценах на керосин и семечки?

А ведь мог бы еще пригодиться Грушин, ох какмог бы. И сила пока не вся вышла, и мозги, слава Богу, не заржавели.Прокидаетесь, господин полицмейстер. Много злодеев-то наловили с вашимибертильонажами дурацкими? По Москве пройти стало боязно — вмиг кошелек умыкнут,а по вечернему времени и свинчаткой по башке очень даже запросто получитьможно.

От мысленного препирательства с бывшимначальством Ксаверий Феофилактович обычно переходил к унынию. Отставной приставбыл с собой честен: служба без него худо-бедно обойдется, а вот ему без неетоска. Эх, бывало, выедешь с утра на расследование, внутри все звенит, будтопружину какую сжали до невозможности. Голова после кофею и первой трубочкиясная, мысли сами всю линию действий выстраивают. Это получается, и былосчастье, это и была настоящая жизнь. Господи, вроде немало пожил-пережил, апожить бы еще, вздохнул Грушин, неодобрительно глядя на выглянувшее из-за крышсолнце — снова будет долгий, пустой день.

И услышал Господь. Прищурил КсаверийФеофилактович дальнозоркие глаза на немощеную улицу — вроде коляска пылит состороны Пятницкой. Седоков двое: один при галстуке, второй, низенький, в чем-тозеленом. Кто бы это с утра пораньше?

После непременных объятий, поцелуев ирасспросов, на которые Грушин отвечал крайне пространно, а Фандорин крайнекоротко, перешли к делу. В подробности истории Эраст Петрович вдаваться нестал, тем более умолчал о Соболеве — лишь обрисовал условия задачи.

В некой гостинице обчищен сейф. Почерк такой:замок вскрыт не слишком аккуратно — судя по царапинам, вор провозился изрядно.Характерная особенность: в скважине следы воска. Преступник отличаетсяредкостной субтильностью конституции — пролез в форточку размером семь дюймовна четырнадцать. Был обут в сапоги или штиблеты с узором на подошве в видекрестиков и звездочек, стопа длиной предположительно девять дюймов, шириной —чуть менее трех… Закончить перечень условий задачки Фандорин не успел, потомучто Ксаверий Феофилактович вдруг перебил молодого человека:

— Сапоги.

Коллежский асессор испуганно покосился надремавшего в углу Масу. Не зря ли приехали, не выжил ли старый онси из ума?

— Что?

— Сапоги, — повторил пристав. —Не штиблеты. Хромовые сапоги, с зеркальным блеском. Других не носит.

У Фандорина внутри все так и замерло. Оносторожненько, словно опасаясь вспугнуть, спросил:

— Неужто знакомый субъект?