Читать книгу "Надувные прелести - Фаина Раевская"

— Сколько?

Француженка опешила:

— В каком смысле?

— В смысле денег...

— Хм, Ульянке, конечно, деньги нужны. Знаешь, что? Сама с ней поговори. Я тебе дам ее телефон, скажешь — от меня. — Жаннет продиктовала номер подруги и, пожелав удачи, отключилась.

— Кто такая Ульянка? — ревниво поинтересовалась Клавдия.

— Поэтесса, обладающая неуемной фантазией. Я тебе о ней говорила, помнишь?

— Это она тебя засекла на месте преступления?

— Ну да.

— Понятно. Хочешь с ней пообщаться?

— Надо же с чего-то начинать? — пожала я плечами и вновь взялась за телефон. — Ульянка в тот вечер вдохновение у окна ловила. Вдруг она еще что-нибудь интересное видела? Впрочем, учитывая ее зрение и богатое воображение, особо на это рассчитывать не приходится.

В том, что поэтесса еще не спит, я была почти уверена: творческие натуры, подобные Ульяне, считают поздний вечер и ночь идеальным временем для работы. Голос у Ульянки оказался низким, с приятной хрипотцой. Мне сразу представилась дородная дама бальзаковского возраста с короткой, почти мальчишеской стрижкой и с вечной сигаретой в углу рта. Наверное, Жанка успела пересказать своей подруге содержание недавнего разговора, потому что Ульяна ничуть не удивилась моему звонку, а велела приходить прямо сейчас. Клавка, немного поворчав о дурной голове, которая не дает ногам покоя, вызвалась сопровождать меня.

— Хоть на живого классика посмотрю, — заявила Клюквина, натягивая теплую курточку. — Когда еще такой случай представится? А то вот так умрешь невзначай, и...

Что значит «и», Клавдия уточнять не стала, а лишь печально покачала головой. На мой взгляд, Ульянке до классика — «дистанция огромного размера», да и умирать «невзначай» я в ближайшее время не собиралась, но спорить с сестрой не стала, потому что была занята предстоящей встречей с поэтессой. Встреча эта представлялась мне довольно туманно. Ну скажите, о чем можно говорить с творческим человеком? Они же вечно витают где-то в заоблачных высях в поисках нужного слова или рифмы. Когда я училась в институте, в группе со мной был один юноша, писавший на досуге совсем неплохие стихи. Впрочем, прозой он тоже не брезговал, но получалась она довольно хилой. Так вот, Юрка Толстой (это его настоящая фамилия, между прочим. Согласитесь, такая фамилия ко многому обязывает!) на протяжении всех пяти лет обучения страдал хронической рассеянностью. Юрка мог, к примеру, явиться на экзамен по древнерусской литературе в полной уверенности, что сдавать предстоит античную, и сильно удивлялся, когда узнавал о своей ошибке. Но тем не менее экзамен сдавал, причем весьма неплохо. На всех студенческих вечеринках и тусовках Толстой был неизменным гостем, хотя приглашали его туда крайне редко. Студенты — народ молодой и веселый, жаждет веселиться, общаться, влюбляться, а не слушать лирические отступления своего однокашника. Внешность у юного гения была соответствующая: невысокий, худощавый, бородатый первой юношеской порослью, которую он не сбривал принципиально, считая, что борода — неизменный атрибут любого писателя или поэта. Об одежде говорить не буду — легко догадаться, что она не соответствовала современности, замечу лишь, что носки Юрка носил неизменно разного цвета. К сожалению, диплом наш Толстой так и не получил. Причина тому опять же творческая: на последнем курсе Юрку увлекла мысль переписать Большую детскую энциклопедию стихами. Он целиком погрузился в работу и про институт думать перестал. Короче говоря, предстоящее свидание с очередной творческой личностью меня даже несколько пугало.

Подруга нашей «мамзели» оказалась полной противоположностью тому портрету, которое нарисовало мое воображение. Впрочем, нет, две детали все же совпали: короткая стрижка и длинный мундштук с сигаретой в тонких пальцах. Статью Ульянка не вышла. Ее туловище по очертаниям напоминало бутылку из-под шампанского, иными словами, оно расширялось книзу, не оставляя даже малейшего намека на талию. За стеклами круглых очков прятались близорукие глаза. К очкарикам я всегда отношусь с уважением и с некоторым трепетом — они умные! Клавка при виде Ульяны сперва растерялась — наверное, сестренка немного не так представляла себе классика, но потом сориентировалась и растянула губы в улыбке:

— Здравствуйте! Вы не представляете, как я счастлива видеть вас живой! — Заметив недоуменный взгляд поэтессы, Клюквина быстро сообразила, что сморозила очередную глупость, и поспешила поправиться: — В смысле, я первый раз имею честь беседовать с настоящим поэтом. Наслышана, наслышана о вас, и являюсь большим поклонником вашего таланта!

Лесть Клавдии вполне понятна: я не успела ей рассказать, что произведения Ульянки еще не рискнуло напечатать ни одно издательство. Ульяна окатила Клавку волной холода, решив, что сей объект не достоин ее внимания, и сконцентрировалась на мне.

— Вы Афанасия? Мадемуазель Жаннет предупредила о вашем желании встретиться со мной. Правда, она не назвала причину. Надеюсь, вы проясните ситуацию.

— С удовольствием проясним! — пообещала Клавдия, просачиваясь в просторный коридор. Я двинула локтем в какую-то часть тела сестрички, призывая ее к молчанию. В смысле, Клавдию, а не то место, куда случайно угодил мой локоть. Ульяна выпустила изо рта клуб дыма и пригласила:

— Проходите в гостиную. Можете не разуваться.

После этих слов поэтесса, качнув бедрами, удалилась. Наверное, именно в гостиную, куда предстояло пройти и нам. С разрешения хозяйки разуваться мы с Клавдией не стали, зато напялили на свои прекрасные лица солнцезащитные очки. Смешно? Конечно! Я бы тоже посмеялась, не будь и у меня, и у Клавки по абсолютно одинаковому «финику» под глазами!

Гостиная, как высокопарно обозвала небольшую комнату Ульянка, являла собой блестящий образчик времен советского импрессионизма. Мебель, слабо претендующая на антиквариат (кстати, на модерн она тоже не тянула), выцветшие на солнце ситцевые занавески, бумажные обои веселенькой раскраски и потолок активно розового цвета. Причем в том месте, где к потолку крепилась несуразная трехрожковая люстра, он был разрисован всеми цветами радуги. Наверное, дизайнер, сотворивший данный шедевр, предполагал, что люстра — это восходящее солнце, а широкие цветные полосы — небо, окрашенное его лучами. Бред, да и только! Впрочем, среди полного аскетизма имелись в наличии два пятна, смотревшиеся здесь как инородные тела. Первым пятном я склонна была считать огромный веер из бамбука с изображением японской гейши, снабженный причудливыми иероглифами. А второе пятно, еще более несуразное — настоящий кальян, инкрустированный стразами. И то, и другое стоило немалых денег и никак не вписывалось в скудный интерьер «гостиной».

Клавка, оскорбленная пренебрежительным отношением Ульянки к собственной персоне, не преминула ехидно заметить:

— Спартанская обстановочка!

— Я творю, — с достоинством ответила хозяйка дома. — Мне некогда заниматься бытом.

— Да? А кофе гостям вы тоже не предложите? — продолжала издеваться Клавдия, ничуть не тушуясь под моим осуждающим взглядом.