Читать книгу "Любвеобильный джек-пот - Галина Владимировна Романова"

Когда же она все-таки решилась на этот судьбоносный шаг: уйти из инспекции по делам несовершеннолетних?

Дал бы бог памяти... Вот незадача какая, не вспоминалось! Каждый день был наполнен болью и страданием. И вспомнить, когда все это достигло критической отметки, переполнилось, пролилось последней каплей, было невозможно. Или не хотелось...

Лия стояла возле распахнутого окна на своей даче и безо всякого интереса наблюдала, как с глухим стуком шлепается о землю желтобокая антоновка. Шлепнется и тут же отпрыгнет, а потом катится в пожухлую траву. Их много уже было там, в траве – огромных, душистых яблок, десятка три, никак не меньше. Надо бы собрать. Варенье сварить или повидла. Но тут же вставал резонный вопрос: для кого?! Для кого все это варить? Сама не охотница до подобного рода сладостей. Мужа нет, детей тоже. Родственники за сотни километров. Да и глупо было бы рассылать им банки с яблочным повидлом. Всего этого в магазинах в изобилии.

Раньше варила...

Варила и кормила голодных оболтусов, которых вылавливали патрульные по вокзалам, притонам и подвалам. И яблоки им носила. Намоет целую корзинку, выставит на подоконник и скармливает. И пирожки с яблоками пекла. И даже как-то пыталась мармелад сделать. Ничего получилось, похоже. Смели за два дня.

Урожайными они тогда оказались, эти дни. Человек пятнадцать парни из отдела привели. Один другого краше. Кто босиком, кто в кедах размера на три больше. Оборванные, грязные, голодные. Сначала с ней познакомились, потом под конвоем пошли в приемник-распределитель. Лия следом явилась туда с банками этого мармелада и тремя батонами под мышкой. Наворотила с педагогами бутербродов и не успела на тарелки разложить, как ребятня их тут же с разделочных досок похватала.

Ох, дела твои, господи, тяжкие!

Где же это видано, чтобы свое родное дитя бросить на произвол судьбы?! Отвернуться от протянутых к тебе крохотных ручонок?! Отпихнуть, бросить, не откликнуться. Она бы таких родителей...

Ладно, не в ее это силах, да и не в ее полномочиях теперь. Сама так решила. Сама ушла. Сама же потом и страдала, проревев неделю. Но что сделано, то сделано. Теперь она свободна от чужого горя. Оно больше не бередит ей душу. Не щемит сердце, да и по ночам стало чуть лучше спаться. Правда, не всегда...

Живет сейчас в просторной двухкомнатной квартире, с огромной кухней, огромной ванной и просторной прихожей. Имеет солидный счет в банке. Процентов с этого счета ей вполне на жизнь хватает. Может позволить себе и косметический салон, и одежду приличную. Раз в год выезжать куда-нибудь. Не ездит, правда. Не хочется почему-то. Сюда вот, за город все чаще направляется. Садится в машину и едет на свою дачу.

Это ведь единственное, что осталось ее личным и неприкасаемым. Все остальное...

Все остальное досталось при разводе, потому и не любилось так, как этот древний деревянный домишко с десятком стареющих яблонь за ветхим забором. Здесь ей было вольготно и спокойно дышать. Хотя и на голову иногда через худую крышу капало, и в щели задувало, и печь капризничала, начиная вдруг ни с того ни с сего дымить нещадно. Пускай... Зато это все ее, личное...

– Лийка! Дома ты, али где?

По деревянным ступенькам прогромыхали кирзовые сапоги, и через минуту в переднюю половину дома, что служила кухней и столовой одновременно, ввалился сосед.

– На вот, отцеживай. – Он взгромоздил на ее обеденный стол, накрытый белоснежной скатертью, подойник с парным молоком и с необъяснимой строгостью в голосе спросил: – Хватит тебе двух литров-то, поди? Али три возьмешь?

– Хватит, – успокоила его Лия и погасила улыбку.

За этой показной строгостью скрывался добродушный нрав. Сколько бы ни хмурил сосед брови, сколько бы ни покрикивал, она-то знала, что он милейшей души человек. И давно и преданно его любила. И прощала ему многое.

И густую удушливую пелену махорочного дыма, которым тот занавешивал ее столовую, усевшись в уголке на старенькой деревянной табуретке. Мягкие стулья с высокими спинками сосед намеренно игнорировал. Не считал это хорошей мебелью. А вот табуретку... Табуретку ее любил и ремонтировал, когда та начинала рассыхаться и поскрипывать под ним.

И матерщину отборную Лия ему прощала. Морщилась, похлеще чем от махорочного дыма, но терпеливо сносила.

И даже вот этот подойник, что сосед день за днем водружал на ее скатерть, прощала тоже. Не скажет же она ему, что днище у подойника грязное, потому как на земле только что стояло. И что скатерть она только что постелила...

Ерунда все это. Мелочи даже не житейские, а мелкие бытовые, исправляемые одним взмахом ее руки.

А вот если бы она его обидела когда, разве это исправить?..

– Какие в деревне новости, Филипп Иванович?

Лия сняла с перевернутой банки сухую марлю. Перевернула, набросила на горлышко марлю и стала цедить молоко. Тонкая струя, маслянисто поблескивая, перетекала в банку, вздыбливаясь пышной пеной.

Хорошее было молоко у его коровы. Жирное, сладкое, без посторонних запахов и привкусов. Лия и творог из него делала, и сметану научилась готовить. Это ее уже Филипп Иванович научил, проворчав неделю на предмет ее неумелости.

– Корову-то для кого держу, Лийка?! – кричал он, вспоминая такую-то мать через слово. – Мне, что ли, она нужна? Я-то один, на кой мне! Для вас и держу, для дачников. Тебе вот несу. Потом Скоковым, Малютиным. Ребятенок у них маленький. Дык и то молодуха управляется с молоком-то... А она простоквашу в ведро! По ручищам бы тебе надавать...

И пришлось ей учиться снимать с молока сливки, сквашивать в сметану, заваривать творог, и даже сыр готовить. Потому что хозяйка его покойная такой сыр варила. И любил он не столько сам сыр, сколько воспоминания о нем. Лия и варила. И угощала соседа потом. Поила чаем. Намазывала на ломоть белого хлеба щедрый слой масла и укладывала сверху толстенный кусок сыра.

Больше ничего он за свое молоко брать не желал. Денег не брал. Помощи не просил. Подарков не принимал. А вот чайком побаловаться, да с сырком, красотища же! Либо сырников из своего же творога, да со своей же сметанкой. Чем не угощение?!

– Чего яблоки-то пропадают, Лийка? – Филипп Иванович полез в карман широких штанов за махоркой. – Людям бы отдала.

– Пусть берут. – Она неуверенно улыбнулась, мысль предлагать кому-то яблоки как-то не приходила ей в голову. – Мне не жалко.

– Дык не каждый через забор полезет, голова! – воскликнул Филипп Иванович с возмущением.

Положил на одно колено клочок бумаги, на второе кисет. Зачерпнул заскорузлыми пальцами щепотку махры и потрусил над бумагой. Затем неспешно затянул кисет затертым шнурком. Свернул козью ножку, сунул себе в рот и лишь тогда затолкал кисет обратно в карман.