Читать книгу "Не жизнь, а сказка - Алена Долецкая"

Мой особый драйв был в решении неразрешимых задач. Сколько подвигов нужно совершить в день, чтобы отправить гениального фотографа Питера Линдберга снять Дашу Жукову с самым успешным в мире русским художником Ильёй Кабаковым в честь открытия её нового проекта «Гараж»? Все трое находятся в разных странах. Только глубокий и образованный Линдберг со своим кинематографическим талантом видеть в каждом объекте новые сверкающие сущности (и не важно, о чём речь — о моделях, машинах, собаках, инопланетянах, юной Жуковой или Кабаковых в их почтенном возрасте) мог превратить всех в настоящих киногероев. Даша тогда не хотела сниматься для Vogue, потому что считала себя ушедшей на арт-рынок, а Кабаковы сказали, что вовсе не любят ни сниматься, ни тем более в глянце (правда, узнав, что ими займётся великий Линдберг, согласились. У-у-уфф!!!).

Две недели без сна (все в разных часовых поясах), запутанная логистика, — съёмка наконец состоялась, и я полетела в Париж на встречу с Питером смотреть материалы. Он думал, что мы сделаем нормальный 6–8-страничный материал. Но когда он мне стал показывать всю съёмку, я поняла, что у меня — джекпот, золотая удача, небывалое счастье. Он создал поразительной свежести, точности и тонкости портреты — такие портреты, что у нас получалось большое кино. Какие шесть полос? Как минимум в два раза больше!

Высокий глянец силён и выживает, только когда создаёт что-то новое, до чего никто другой не мог додуматься. Для кого-то это будет воспитанием вкуса и культуры, для кого-то — школой восприятия высококлассной фотографии. А для кого-то — просто долгий вдох чистого воздуха и такой же долгий выдох. Он даёт тебе возможность мечтать и, быть может, покажет путь к достижению этой мечты.

Глянец часто упрекают в том, что он кормит публику миражами, внушает искусственные потребности (например, в бриллиантах) и, как итог, травмирует тех женщин, чья годовая зарплата меньше стоимости одного платья в рекламной съёмке.

Я возражала: дело не в цифрах. Мы формируем не потребительский ассортимент, мы формируем вкус. Мы производим образы, которые, возможно, не подлежат широкому тиражированию, но создают новые массовые представления о прекрасном. Где-то в начале нулевых я получила очень важное для меня письмо от жительницы Кузбасса. Женщина писала, что она врач в поликлинике, ей сорок два года, муж — младший инженер, — понятно, что жизнь её не образец изобилия. Она увидела наш журнал в киоске и купила его на те деньги, которые намеревалась потратить на килограмм сосисок. Нет, никто не остался голодным, но вечером, покормив семью, она стала читать Vogue — и провалилась в новую для неё вселенную, в великую грёзу, в невиданную красоту… Она читала всю ночь, потом перечитывала, снова читала. «Спасибо вам. Я летала», — написала она.

Мы поблагодарили её в ответном письме, отправили ей несколько номеров. Не знаю, как сложилась её жизнь потом, но мне кажется, что наш журнал, так потрясший её, каким-то образом повлиял как минимум на её воззрения на красивое и некрасивое. И если она достигла достатка (почему бы и нет) — она, верю, не топырит пальцы в Шанели fool look. А если её материальное положение осталось тем же (и в этом нет ничего стыдного) — она вряд ли одевается на местном черкизоне. Сегодня городская толпа — и столичная, и периферийная — выглядит гораздо элегантней, чем прежде, в девушках все меньше вульгарного, в мужчинах — быковатого жлобства.

За всеми этими превращениями и играми с хрустальным шаром в Vogue и в Interview стоят живые и, может быть, не очень совершенные люди. Вот смотрю на фотографию: по какой-то нью-йоркской улице, с картонным стаканом из «Старбакса», идёт Анна Винтур, главный редактор американского Vogue, — воплощение коммерческой машины, наделённой почти абсолютной властью. Она пахарь. Она деспот. Тот самый дьявол, что и правда носит Prada. Всегда в тёмных очках, даже в помещении. Эти чёрные стекла отгораживают от внешнего мира, но полной защиты не обеспечивают. И как сама Анна отражается в зеркальных стёклах Манхэттена, так и Манхэттен отражается в её очках.

Маленькая женщина с большим стаканом кофе, которая ведёт всю эту игру. Нравится, не нравится, стерва — не стерва, более успешно, менее успешно — сейчас не важно. В её руке — хрустальный шар, бросающий цветной луч на многие, многие жизни.

Наваляла!

Одна остроумная девушка, служившая рекламным директором журнала Vogue, выдала как-то пародию: «Долецкая — это же вся такая сидит леди в платье-карандаш молочного цвета, на каблах, нога на ногу и шелестит в телефон на своём бархатном английском: «Yes, darling. By all means, darling»[5]. Потом кладёт трубку и басом во весь голос: «Да пошли они все на хуй со своими претензиями!!!» Получилось похоже. Все смеялись.

Да, я известный певец гламура и высокой эстетики быта. И проповедую это множество лет. Я люблю, когда все нарядные, без лишних стразов и перьев, и скатерть крахмальная, и тарелки с бокалами красивые, а разговоры за столом — умные и весёлые. Но вот тут у меня вышел своего рода диссонанс.

Обсуждали мы феноменологию русского застолья со знатоком этого дела Серёжей Шнуровым, Шнуром, и я сама не поняла, как брякнула: «Идеальное застолье — это море разговоров, с водочкой, салатом оливье, языком с хреном; и конечно же, с поздними откровениями и выяснениями отношений. И тут как что-нибудь грохнется и протечёт, и гром с молнией, и всех бежишь спасать…» И Шнур: «Ну и с дракой обязательно! Куда ж без неё? Это ж самое прекрасное!»

Драка? Какая вульгарность. Ну ещё пощёчина там, дуэль куда ни шло. Потом в голове мелькнуло — почему уж такая-то вульгарность? А сама ты чем лучше?

В начале 1999 года мы с редакторами обсуждали спорную тему: Алла Борисовна Пугачёва на обложке — это уровень или не уровень Vogue? Всё-таки на обложках — фигуристые молодые модели или голливудские кинозвёзды. А Пугачёва ни то ни другое. Долго спорили, кто за, кто против, потом выдохнули, и я сказала: «Рискнём».

Как осуществить этот план, я знала — у меня было несколько рабочих идей. Проблема была только в том, что я совсем не являлась фанатом творчества А.Б. Ну, не влезал в меня репертуар примадонны. К февралю, однако, влез — под давлением близкой подруги Маши Шаумян я прослушала всё, что было написано и спето Пугачёвой.

Впечатлилась. Порыдала над «Реквиемом», подпевала в машине «Позови меня с собой» и отправилась знакомиться с самой легендарной певицей Советского Союза — достать до неё рукой или звонком было почти нереально.

Мой добрый приятель Володя Некрасов (тогда владелец крупнейшей сети косметических товаров «Арбат-Престиж») пригласил нас на чашку чая. Алла Борисовна мало что понимала про журнал Vogue (примерно как и я про её творчество), но после обмена любезностями и упоминания общих знакомых снисходительно предложила приехать и снять её в Мюнхене на гастролях.

Время было послекризисное, бюджеты — тоже. Пришлось пламенно убеждать московский и лондонский административные дивизионы, что мы снимаем русскую Мадонну, Диану Росс, Далиду и Тину Тёрнер в одном лице и надо всё сделать по первому разряду. Деньги получили и заказали съёмку английскому фотографу и арт-директору британского Vogue Робину Дереку, стиль — итальянскому стилисту Даниэле Паудиче, волосы и мейкап — крутым американцам.