Читать книгу "Неудержимая. Моя жизнь - Мария Шарапова"

Эти упражнения изменили темп моей игры и ее последовательность. Теперь я попадала сильным и плоским ударом мяча туда, куда хотела, снова и снова. Это невероятно давило на моих противников. Моя атака никогда не прекращалась. Скорости на корте мне не хватало, и я компенсировала это моими ударами. Кроме того, работа с Лансдорпом выработала у меня новый подход к игре, дала мне невероятную уверенность в себе. Роберт был настолько уверен в правильности того, что он делает, что вы заражались от него этой уверенностью. Он был гуру. Вы ощущали его присутствие у себя в голове.

– Вот так и нужно делать, – говорил вам его голос. – Без вопросов и без сомнений.

И он доказал свою правоту. Он воспитал трех игроков, которые в последующем стали первыми ракетками мира. А то, что он был таким сложным человеком в общении, делало работу с ним чем-то особенным. Любила я его еще и за то, что чувствовала, что могу преодолеть этот холодный барьер, который он воздвигал между собой и другими.

Однажды, в конце долгой тренировки, когда я уже уходила с корта, он остановил меня.

– Эй, подруга, – сказал он.

– В чем дело, Роберт?

Он протянул мне пакет.

– Это штука, которая тебе наверняка понравится.

Так я получила свой первый «айпод».

– За что? – спросила я.

– А почему бы и нет? – ответил Роберт.

В этом он весь. Этот человек не перестает меня удивлять.

Когда Роберт Лансдорп праздновал свое семидесятилетие, к нему приехало несколько его старых учеников, чтобы выразить ему свое уважение. Среди них были Линдсей Дэвенпорт и Трейси Остин. Несколько человек говорили тосты, в которых превозносили его. Все говорили о том, чему научил их Роберт. Естественно, упоминались и его удары, но в основном люди вновь и вновь возвращались к отношению к игре и уверенности в себе, жесткости и настрою бороться даже тогда, когда все выглядит из рук вон плохо. Шутили, что если тебе удалось выжить при общении с Робертом Лансдорпом, то ты выживешь в любых условиях.

Ему понадобилось два года, чтобы полностью изменить мою игру. А может быть, слово изменить здесь не подходит. Может быть, он смог просто извлечь наружу то, что всегда присутствовало во мне, но было скрыто до поры до времени. После этих уроков у меня появилась новая уверенность в своих силах и новое понимание игры. Так я рассталась с детством и стала взрослой. В возрасте четырнадцати лет я уже играла в ту же самую игру, в которую играю и сейчас.

* * *

В те же годы мне пришлось поучаствовать в эксперименте, который до сих пор не дает мне покоя. Это именно то, о чем обычно размышляют поздно ночью, задавая себе извечный вопрос: «А что, если?»

Юрий был убежден, что в самом начале, когда я только начала играть, была сделана ошибка. Когда я работала с Лансдорпом, а Юрий наблюдал за моими ударами справа и слева, он уверился в том, что по природе я левша.

– Если бы с самого начала у тебя рабочей рукой была левая, сейчас ты бы была непобедимой, – говорил он мне.

Посещая Сочи, он разыскал Юдкина и задал ему прямой вопрос.

– Как ты мог это пропустить? Разве ты не видел, что у нее левая рука рабочая?

– Тебе что от меня надо? – защищался Юдкин. – Когда она появилась на корте, то била мяч правой рукой. Значит, рабочая у нее была правая. И все. Никто не знает пятилетнюю девочку лучше, чем она сама.

Но уверенность Юрия все росла и росла.

– Тебе надо стать левшой. И у нас есть пока еще время все исправить. Вопрос только в желании.

Время от времени, когда я, дурачась, играла левой рукой, мне действительно было удобно. Это происходило легко и естественно. Это было просто ЗДОРОВО. Мир начинал негромко жужжать, шестерни вращались, а звезды выстраивались в ожидании солнцестояния. Но, с другой стороны, я держу вилку в левой руке, а нож в правой. Так что, может быть так, а может быть иначе. И чем больше я думала об этом, тем больше запутывалась.

– Вы работаете с Марией и что вы думаете по этому поводу? – спросил Юрий у Лансдорпа. – Какая рука у нее рабочая – правая или левая?

– Я помню, как Юрий задал мне этот вопрос, – рассказал мне потом Роберт. – И помню, что я ему ответил: «Не знаю, но, по моему мнению, она должна играть как правша, потому что в этом случае у нее будет первоклассный бэкхенд. Потому что ты, Мария, действительно могла бить левой рукой. Твоя способность наносить форхенд левой рукой делает твой двуручный бэкхенд очень естественным. У людей редко обе руки бывают рабочими. Чтобы добиться этого, надо много работать. А у тебя так было с перового дня, когда я тебя увидел. Так что же я должен был ответить твоему отцу? То, что я говорю любому, кто высказывает интересную мысль: «А почему бы не попробовать?»

Несколько дней спустя отец велел мне играть с рабочей левой рукой.

– Почему?

– Потому что Юдкин все перепутал, – ответил он. – Ты должна быть левшой.

– Да, но, когда я играю, рабочая рука у меня правая.

– Послушай, Мария, – сказал папа, – если ты будешь левшой, то тебя невозможно будет переиграть.

Несколько дней я сопротивлялась, а потом решила попробовать. Без шуток. В то время мой отец был фанатиком Моники Селеш и Яна-Майкла Гамбилла[24]. У обоих этих игроков была сумасшедшая манера вести игру. Вместо того, чтобы наносить традиционные удара справа и слева, они полагались на удары двумя руками с обеих сторон. Юрий хотел, чтобы я играла так же. Это расширяет твои возможности. Ты можешь принять большее количество мячей с позиции силы. Именно это и имел в виду Юрий. Все свое свободное время он проводил, наблюдая за игрой Селеш и Гамбилла.

Так начался этот странный период, когда я играла в теннис как левша. И знаете, это оказалось движением вперед. Сначала я играла как чистая левша – форхенд наносился рабочей левой рукой, а бэкхенд – двумя руками, – но очень часто мне не хватало силы рук. Тогда я перешла на удары двумя руками из всех позиций, так, как играли Моника Селеш и Гамбилл. И оказалось, что я могу это делать. Роберт Лансдорп был впечатлен, а Юрий счастлив, но Ник Боллетьери и многие в академии были сильно раздражены. Они так много времени потратили на мой форхенд, который я наносила правой рукой и на бэкхенд, который я наносила двумя руками, а теперь приходилось возвращаться к самому началу. Я же сама полностью запуталась. Но не в голове. Запуталось мое тело. Юг стал севером, а перед – задом. Руки и ноги, ступни и кисти рук – я не знала, что с ними делать.

Так продолжалось три или четыре месяца – мой отец бесконечно записывал мои тренировки на пленку, а потом проводил бесконечные ночи, изучая свои записи. В моей памяти это осталось как время, которое я провела в альтернативной реальности, в будущем, которое не должно было случиться, в поезде, который никогда не отошел от станции. Как бы выглядела моя жизнь, если бы я была левшой? Может быть, хуже, а может быть, лучше. Маккинрой[25], Коннорс[26], Лейвер[27] – все они левши. Мне надо было принимать решение.