Читать книгу "Как я была Пинкертоном. Театральный детектив - Фаина Раневская"

И тут я вспомнила, что оба футляра остались лежать на столе!

– Ну-ка помогите.

Распутный с изумлением наблюдал, как я разулась и полезла обратно. Потом принял очки и меня из каюты на палубу и наконец поинтересовался:

– А через дверь не проще?

– Ключ забыла!

Совершенно простое, на мой взгляд, объяснение почему-то вызвало у Распутного недоверие, он осторожно предложил:

– Вас проводить?

– Не надо. Помогите только окно закрыть.

Мы прикрыли окно и направились каждый в свою сторону – я к салону, а он к трапу на нижнюю палубу. У меня хороший слух, я уловила Гришино «оригинальная старуха!».

В салон я скользнула бочком, насколько это возможно при моих габаритах, и сразу увидела призывно машущую Ряжскую. Как хорошо, что на моем месте не оказалась она.

Ангелина зашептала:

– Сколько можно курить! Руфа, у тебя ключ от каюты украли.

Я не успела спросить, откуда ей это известно, как Ряжская возбужденно зашептала снова:

– И в нашу каюту не ходи, там убийца!

– Что?!

– Да. Я забыла очки и решила сходить за ними. Когда подходила к каюте, вспомнила, что ключ у тебя. Но ключ торчал в двери, а внутри кто-то орудовал! Я его закрыла. Вот! – она показала мне ключ, явно довольная своей ловкостью.

Я немедленно представила себя на ее месте и поняла, что поступила бы так же.

– А ты не подумала, что внутри могла быть я?

– Ты? – удивилась подруга. И резонно заметила: – Ты бы включила свет, а он возился в полной темноте. Жаль, что очки остались внутри…

Я просто выложила на стол оба футляра.

– Ты? Это была ты?! А как ты… обратно?

– Через окно. Распутный помог.

На нас уже шикали, обсуждение пришлось прекратить.

Позже в каюте мы долго хохотали, пересказывая каждая свой вариант произошедших событий.

Утром пароход прибывал в Нижнехрюпинск. На «Володарском» убийц можно больше не опасаться.

Глава 7. Даже если несут ногами вперед – надейтесь, что прямо в Рай

Надежда умирает последней – пока она жива, даже ворота в Рай не закрыты.

Нижнехрюпинск большой, не чета Малозаседателеву или Загогуйску.

Губернский город, для которого приезд даже столичного театра и Павлиновой пусть не рядовое событие, но не чрезвычайное. К тому же в городе как раз проходил съезд Общества охраны муравьедов. Я не представляла, что охранников этих экзотических для данных мест животных так много. Не менее полудюжины на каждого муравьеда.

Лизу необходимость делить внимание нижнехрюпинцев с какими-то любителями длинномордых поглотителей насекомых возмутила, она раздраженно заявила Суетилову:

– Вы не могли точней рассчитать график гастролей?!

Тот оправдывался:

– Но откуда же я мог знать об этих защитниках?

В Нижнехрюпинске мы своего «Володарского» покинули и пересели на морской пароход, на котором предстояло прожить пару дней, чтобы потом отправиться в Ялту.

Увидев наше новое пристанище, Тютелькин почему-то побледнел и схватился за сердце.

– Что, Ипполит Андреевич?

– Это же русский «Титаник»!

Я смотрела на весьма симпатичный пароход, больше похожий на парусник, и не могла поверить:

– С чего вы взяли?

– Он же тонул дважды! Возможно, и больше, но я точно знаю, что тонул.

– О господи! Вы уверены? – я тоже схватилась за сердце.

– Это бывший «Потемкин».

– Броненосец «Потемкин»?!

– Руфина Григорьевна! – взвыл из-за моей политической безграмотности Тютелькин. – Броненосец «Потемкин» был боевым кораблем, а это пассажирский пароход «Князь Потемкин». Но на нем я тонул в 1912 году подле Березани.

Я смотрела на невезучего красавца, готового принять нас на борт, и гадала, кому пришло в голову переименовать дважды тонувший пароход в «Писарева».

– А что? – насторожился Тютелькин, услышав мое бормотание.

– Дмитрий Писарев утонул в Дубултах, купаясь в море.

Сказала и пожалела, поскольку режиссер пошел красными пятнами и снова схватился за сердце. Пришлось крепко сжать его запястье:

– Успокойтесь, я с вами, а мне гадалка нагадала долгую жизнь.

– Мне тоже, но, возможно, именно для этого следует остаться на берегу.

Положение спас Суетилов, он поинтересовался, почему мы стоим на берегу, когда положено давно быть на палубе. Услышав сомнения, фыркнул:

– Если бы я боялся садиться на каждый пароход, который шел ко дну, я бы давно утонул.

Заявление получилось исключительно нелогичным, но именно это убедило Тютелькина, что судьбу не обманешь, режиссер расправил плечи, глубоко вздохнул и с обреченным видом шагнул на сходни.

На «Писареве» кают первого и второго классов куда меньше, чем на «Володарском», потому часть труппы должна вернуться в Верхнепопинск. Почти все декорации отправили в Москву. Это дало повод Суетилову с Тютелькиным резко сократить сцены из спектаклей, увеличив концертные номера с песнями и танцами. Пока все складывалось удачно, если не считать убийства Любови Петровны, конечно.

Роскоши на пароходе было тоже меньше, – наверное, сказался ремонт. Но это к лучшему – обустройство кают и салонов оказалось менее помпезным, зато более функциональным. Я снова поселилась с Ангелиной Ряжской, вынужденной участвовать в сценах из спектаклей в качестве суфлера для Лизы.

Лизу разместили в каюте, соответствующей Приме-бенефициантке.

В первый же вечер, проходя мимо этой роскошной каюты, я невольно прислушалась. Нет, не показалось, в каюте раздавались всхлипывания. Наша новая Прима плакала!

Не спрашивая разрешения, я быстро вошла и сразу закрыла за собой дверь, дабы еще кто не услышал звуки, выдающие минутную слабость нашей новой Павлиновой.

– Лиза, что случилось?

Находились те, кто подобострастно называл ее Любовью Петровной, другие именовали Елизаветой Александровной, но для меня она все равно оставалась Лизой. Пусть воображает сколько угодно – от того, что заменяет Павлинову, она лучше не стала, напротив.

– Ничего.

– А слезы – это репетиция спектакля? Что-то не помню такой роли.

– Почему меня все вдруг невзлюбили?

– Лиза, один совет: играть Павлинову нужно только на сцене перед зрителями, понимаешь? Перед нами не сто́ит, мы знаем тебя другой – живой и нормальной. И еще. Не слишком верь многим комплиментам, это лесть. Любовь Петровна много трудилась ради славы, она свою известность заработала.