Читать книгу "Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть 4. Демон и лабиринт - Александр Фурман"

Параллельно Минаев, Друскина и Машка увлеклись идеей создания «песенного театра» и даже вступили в таинственные переговоры с кем-то из влиятельных Машкиных знакомых в КСП. Фурман с самого начала относился к этой идее скептически. Когда он спросил, как Борька видит свое участие в будущем театре, тот весело, но с достоинством ответил, что готов взять на себя роли бессловесных героев второго плана, которые имеются почти в любом порядочном спектакле, а на худой конец может открывать и закрывать занавес во время представлений, для чего тоже не требуется открывать рот. (Фурман вовсе не имел в виду его заикание, но Борька почему-то понял его вопрос именно так.) Из его и Сониных странно уклончивых объяснений Фурман ревниво догадался, что под влиянием Машки замысел постепенно приобретает какую-то нехорошую «полудиссидентскую» направленность. Вскоре Соня проговорилась, что их согласился взять под свое крыло человек «с многозначительной и легко запоминающейся фамилией Российский» (Фурман заметил, что жить с такой необычной фамилией, наверное, непросто, а если это псевдоним, то тем хуже для него). По информации Наппу, в среде самих каэспэшников Российский имел очень нехорошую репутацию: некоторые безусловно уважаемые люди считали его опасным провокатором, если не прямо стукачом. Но поскольку все переговоры с ним, естественно, были завязаны на Машку, а она и слышать ни о чем таком не хотела, выйти из игры было уже невозможно – ведь Машка наверняка посчитала бы, что ее просто предали. Что ж, оставалось только надеяться, что этот странный союз развалится раньше, чем их всех заметут.

Впрочем, «замести» в любой момент могли не только их. Как раз в начале осени Наппу уговорил Фурмана записаться вместе с ним и еще парой общих знакомых в подпольную секцию карате. В СССР карате было официально запрещено. Все помнили, что год или два назад против нескольких известных мастеров были заведены уголовные дела, и о том, что их посадили, причем надолго, даже писали в газетах. Но, видимо, этими «показательными» процессами все и ограничилось, потому что платные группы по изучению карате продолжали относительно спокойно существовать на нелегальном положении.

Вечерние занятия секции для начинающих проходили два раза в неделю в спортзале обычной средней школы. Учеников обычно набиралось человек 15‒20. На занятие все выходили босиком, в белых запахивающихся куртках для самбо (вместо кимоно) и легких белых портках до щиколоток (которые приходилось шить в домашних условиях, так как в спортивных магазинах ничего подходящего не было). В комплекте с самбистскими куртками продавались прочные тканевые пояса защитного цвета, и начинающие каратисты обшивали их полосками из белых простыней (белый пояс означал нулевую стадию ученичества). Учителем был невысокий, атлетически сложенный мужчина лет под сорок, с круглыми карими глазами, сломанным носом, густыми холеными рыжими усами и выразительным тяжелым подбородком. Его следовало называть «сэнсэй» и приветствовать по-японски с четким поклоном. В отличие от учеников на сэнсэе были «фирменная» каратистская куртка с маленькой фабрично вышитой эмблемой японской школы бесконтактного карате «Шотокан», «правильные» штаны и коричневый пояс мастера. Как сообщил всезнающий Наппу, «по первой специальности» сэнсэй был мастером спорта по боксу и «в миру» носил редкое имя Ганс (не исключено, что это была лишь его дружеская кличка, случайно услышанная кем-то из учеников, потому что по имени никто из них к нему не обращался, а фамилия его тщательно скрывалась в целях конспирации).

Фурману сразу понравился весь этот легкий японский привкус: лаконично подчеркнутая и чуть театральная дисциплина, скульптурно выразительные «фундаментальные стойки», продуманная танцевальная отточенность каждого движения, крик «Кия-а!» в высшей точке напряжения… Гибкости и растяжки ему, конечно, не хватало, но у большинства других с этим было гораздо хуже. А уже на втором занятии сэнсэй при всех отметил, что у Фурмана вполне прилично получается скользящий каратистский шаг. (Правда, получается благодаря не столько усердию, сколько определенным природным способностям, добавил он, чтобы ученик не зазнавался.)

Начинающие каратисты должны были учиться сохранять равновесие в движении, поэтому Фурман в метро и даже в автобусе перестал держаться на ходу за поручень и, как дурак, сосредоточенно пружинил на полусогнутых ногах, при резких толчках заваливаясь на окружающих.

Еще ему очень нравилось то, что в бесконтактном карате любой наносимый удар должен был виртуозно останавливаться в сантиметре от цели.

Как-то на занятии Фурман с Наппу оказались в паре при отработке одного из самых мощных и сложных ударов ногой – «маваши-гири». Это был целый комплекс движений, плавно переходящих одно в другое: после короткого двухшагового разбега нужно было, подняв согнутую в колене правую ногу в горизонтальное положение на уровне бедра, одновременно развернуться боком на левой – опорной – ноге и нанести удар наружным ребром правой стопы, вложив в него инерцию бедра и сохраняя равновесие с помощью резкого разнонаправленного движения обеих рук. Каждый делал по пять заходов, а потом защищался (правда, сэнсэй объяснил, что блок рукой против такого сильного и тяжелого удара в реальной ситуации бесполезен – лучше просто отскочить назад). Фурман долго тренировал этот удар дома и был настроен серьезно, а вялый тщедушный Наппу со своей ласковой улыбочкой нелепо болтал конечностями и был похож на психа в великоватой больничной пижаме. А ведь Фурман с недавних пор и его стал – пусть и с печальной иронией – называть «сэнсэем»! Собрался бы, позорище!..

Учитель, наблюдавший за одной из соседних пар, посоветовал увеличить концентрацию ударной силы в крайней точке движения. Фурман нашел в этой рекомендации удачный выход своему раздражению и начал с каждым разом все более мощно и свирепо выходить на удар, вкладывая в него на выдохе всю силу и с удовольствием слыша, как прихлопывает в коротком полете свободная ткань. «Фурман, ты меня так убьешь! Полегче! Передохни немного…» – с укором сказал ему запыхавшийся Наппу. Но один из соседей одобрительно подмигнул Фурману, и в следующей серии он продолжил свой торжествующий демонический танец. Правой, левой, поворот, выстрел, «кий-я!»… На этот раз он взял такой могучий разбег, что его опорную ногу словно подхватило ураганным ветром – она предательски поехала, Фурман грохнулся на задницу, и его с позором выбросило прямо к ногам испуганно отступившего хлипкого учителя. Все вокруг захохотали. Это и впрямь было смешно, и Фурман, несмотря на боль, тоже заулыбался. «Вот видишь! – с хитроватой назидательностью сказал Наппу. – Я ведь тебя предупреждал, что это плохо кончится. А ты меня, как всегда, не послушал. Ладно уж, давай руку!..»

Однажды сэнсэй преподал ученикам странный урок. Двум самым умелым и опытным из них было разрешено устроить давно ожидаемый спарринг. Оба участника – а это были староста группы и его заместитель – занимались уже второй год и намного превосходили остальных в технике. Староста был высокий, стройный, чрезвычайно положительный и, судя по его заграничной одежде, отличным ботинкам и кожаному «дипломату», хорошо обеспеченный молодой человек. Он уже «дослужился» до красного ученического пояса, готовился к первому экзамену в центральной школе, и куртка у него была настоящая японская, как у сэнсэя. Следить за тем, как он выполняет упражнения, было удовольствием: его длинные руки и ноги двигались как мощные, отлично смазанные рычаги. Второй ученик производил куда менее приятное впечатление: среднего роста, слегка сутулый, тощий, нервный, с горбатым заостренным носом и жирными черными волосами, он и держался всегда с какой-то грубоватой надменностью. Но на занятиях выкладывался полностью.