Читать книгу "Коронация, или Последний из романов - Борис Акунин"

Не помню, чтобы я хоть раз заговорил с еевысочеством или задал какой-нибудь вопрос. Только молча кидался исполнять, еслией было угодно мне что-то приказать. Жизнь у меня в те годы состояла из дней,которые были, и дней, которых не было. Увижу ее – день есть; не увижу – днясловно и нет, чернота одна.

Она, должно быть, думала, что я немой, и то лижалела меня, то ли просто привыкла, но иногда смотрела с такой ласковойулыбкой, что я на месте застывал. Один раз это случилось во время скачки полесу. Ее высочество оглянулась на меня, этак вот улыбнулась, и я от счастьявыпустил поводья. Очнулся – лежу на земле, вокруг все плывет, а надо мнойсклоняется ее светлое лицо, и в глазах ее высочества слезы. Полагаю, это былсамый счастливый миг во всей моей жизни.

Прослужил я при том дворе казачком два года,семь месяцев и четыре дня, а после великую княжну просватали за одногонемецкого принца, и она уехала. Не сразу это произошло, в императорском домесвадьбы устраиваются медленно, и была у меня только одна мечта – попасть в штатприслуги, которая ехала с ее высочеством в Германию. Там и вакансия имелась,младшего лакея.

Не вышло. Отец, умный человек, не позволил.

И никогда больше я ее высочество не видал.Только на Рождество в тот же год получил от нее собственноручное письмо. Оно уменя и до сих пор хранится вместе с родительскими венчальными кольцами ибанковской книжкой, только я никогда в него не заглядываю – и так помнюнаизусть. Даже не письмо это, записочка. Ее высочество всем такие прислала, ктоиз ее прежних слуг дома остался.

«Милый Афанасий (так начиналось послание), уменя все хорошо, и скоро появится малютка – сын или дочь. Я часто вспоминаюнаши прогулки. Помнишь, как ты расшибся, а я подумала, что ты убился насмерть?А недавно ты мне приснился, и был ты никакой не слуга, а принц и говорил мнечто-то очень радостное и приятное, только я не запомнила, что. Будь счастлив,Афанасий, и вспоминай меня иногда».

Вот какое я получил от нее письмо. А большеписем не было, потому что первыми же родами ее высочество преставилась и ужебез малого тридцать лет пребывает с ангелами, где ей, несомненно, уместнее, чемна нашей грешной земле.

Так что батюшка оказался кругом прав, хоть ядолго, до самой его кончины, не мог ему простить, что не отпустил меня вГерманию. Вскорости после отбытия ее высочества мне сравнялось семнадцать, иродители хотели женить меня на дочери старшего швейцара из Аничкова дворца. Идевушка была хорошая, но я ни в какую. При ровном и покладистом характере инойраз находило на меня такое вот упрямство. Отец со мной побился-побился, да иотступился. Думал, со временем одумаюсь. Одуматься я одумался, а к семейнойжизни так у меня охоты и не возникло.

Для настоящего дворецкого оно и лучше – ничтоот службы не отрывает. Фома Аникеевич вон тоже не женат. А легендарный ПрокопСвиридович, хоть и имел супругу и детей, но держал семью в деревне инаведывался к ним только дважды в год – на Рождество и Пасху.

Настоящий дворецкий знает, что его служба – недолжность, а образ жизни. Не бывает так, что с утра до вечера ты дворецкий, апосле вернулся к себе и стал просто Афанасием Зюкиным. Дворецкий – это какдворянин, и корень тот же, только у нас к себе строгости больше, чем удворянства. Зато и цена нам большая.

Многие хотели бы настоящего царского иливеликокняжеского дворецкого к себе переманить, и, бывало, огромные деньгисулили. Всякому богатею лестно, чтоб у него в хоромах такое же заведение было,как в императорских дворцах. Мой родной брат Фрол не устоял, польстился набарыши. Теперь служит дворецким – нет, это у них называется «мажордомом» – умосковского миллионщика, банкира Литвинова, из иудеев. Получил Фрол пять тысячна обзаведение и три тысячи в год, да на всем готовом, да с квартирой, да снаградными. Был дворецкий, и не стало.

Я с братом всякие сношения прекратил. И онтоже не суется – понимает свой грех. Что к миллионщику – я и к светлейшемукнязю Воронцову не пошел, хотя он мне чего только не сулил. Служить можнотолько тому, с кем не станешь себя сравнивать. Дистанция нужна. Потому что тутчеловеческое, а там – божественное. Дистанция, она всегда поможет уважениесохранить. Даже когда застигнешь Георгия Александровича в каморке у чернойкухарки Манефы или ночью доставят на извозчике беспамятного Павла Георгиевича,всего в рвоте. А что светлейший князь Воронцов – просто дворянин, эка невидаль.Были и мы, Зюкины, дворянами, хоть недолго.

Это особенная история, касающаяся нашегородоначальника, а моего прадеда Емельяна Зюкина. Пожалуй, есть смысл еерассказать – уж больно поучительна, ибо лишний раз подтверждает: мир держитсяна установленном порядке, и упаси Господи порядок этот нарушать – всё одноничего путного не выйдет.

 

Зюкины происходят из крепостныхЗвенигородского уезда Московской губернии. Мой пращур Емельян Силантьевич –тогда еще просто Емелька – был сызмальства взят к господам в услужение,понравился смышленостью и расторопностью, так что со временем стали егоотличать: чисто одевали, к черной работе не допускали, выучили грамоте. Состоялон при юном барине вроде товарища по играм. И книжек начитался, и манер каких-никакихнабрался, даже по-французски сколько-то выучился, а хуже всего то, чтозастеснялся своего холопства. Верно, от этого и стал заглядываться на барышню,помещичью дочь, да не так, как я на великую княжну – с благоговейным обожанием,а с самыми что ни на есть дерзкими намерениями: непременно на своем предметежениться. Казалось бы, виданное ли дело, чтобы крепостной мальчишка на дворянкеженился? Другой помечтал бы да бросил, но Емеля имел нрав упорный, вдумчивый,загадывал надолго вперед и, как сказали бы теперь, верил в свою звезду.

О своей мечте (можно сказать, не мечте, аплане) он ни единой живой душе говорить не стал, и в особенности барышне, атолько во время рекрутского набора – тогда как раз с французами воевали – вдругзапросился в солдаты вместо Мельникова сына, кому жребий выпал. Возраст Емелееще не вышел, но отрок он был рослый, сильный, вот и прибавил себегодок-другой. Его охотно отпустили, потому что к этому времени сделался ондерзок и непослушлив – господа и так уж не знали, куда его такого определить.

Стало быть, ушел мой прадед в солдатчину, а смельника, первого сельского богача, взял отступного, семьсот рублейассигнациями, и деньги эти не отцу отдал, но в банк положил на свое имя. Этотак по плану его следовало.