Читать книгу "Цепь Грифона - Сергей Максимов"

На этом закончилась приятная часть сегодняшней встречи. Теперь предстояла, если и не неприятная её часть, то часть более деликатная. Даже щекотливая.

– Алексей Алексеевич, Михаил Дмитриевич, голубчики, – обратился Делорэ к Игнатьеву и Бонч-Бруевичу, – вы с генералом Суровцевым пройдите в наш кабинет. А мы с Иваном Платоновичем, – перевёл он взгляд на Граве, – пока тоже посекретничаем.

– Прошу вас, Михаил Дмитриевич. Пройдёмте, Алексей Алексеевич, – мягко и дружественно сказал Суровцев.

Эта мягкость, даже вкрадчивость, насторожила бывшего графа. Игнатьев устремил взгляд на Делорэ, точно спрашивая того: «А ничего плохого мне не будет?» Но Делорэ уже повернулся к Граве. Суровцев между тем прихватил со стола очки Игнатьева, выразительно посмотрел на Лину и, взяв генерала под локоть, увлёк его за собой. Девушка по взгляду, адресованному ей, поняла, что ей нужно следовать за ними.

Поднявшись на второй этаж, войдя в кабинет, Сергей Георгиевич предложил стул Бонч-Бруевичу. Игнатьева он усадил на диван. Сам подошёл к своему столу, взял стул. Вернулся к гостю. Сел напротив. От этого он казался выше и точно нависал над Игнатьевым. Отчего аристократичному генералу стало немного не по себе. Лина присела к столу Делорэ.

– Дорогой Алексей Алексеевич, вы сегодня могли наблюдать, как в условиях развернувшейся войны происходит переоценка многих ценностей и понятий.

Игнатьев с достоинством кивнул, не понимая, к чему клонит собеседник.

– Как бы вы отнеслись к просьбе написать письмо одному человеку? – неожиданно продолжил Суровцев.

Генерал Игнатьев взглянул на Лину, затем вернулся взглядом к Суровцеву. Он точно хотел понять, от кого исходит такая просьба. А затем спросил:

– Кому я должен написать?

– Ваш адресат – русский генерал, честный человек, насколько нам известно, несмотря на трагические перипетии своей судьбы, по-прежнему преданный России. Как и вы, он был русским военным представителем за границей. Вы с ним долго переписывались уже после вашего возвращения на родину. И даже, кажется, встречались с ним, когда он приезжал в Россию.

Не скрывая удивления, Игнатьев прямо спросил:

– Вы говорите о генерале Яхонтове?

– Да, – подтвердил его догадку Суровцев, – речь идёт о бывшем заместителе военного министра Временного правительства, о русском военном агенте в Японии генерал-майоре Викторе Александровиче Яхонтове.

– Вы забыли добавить ещё и то, что мы родственники, – чуть успокаиваясь, произнёс Игнатьев.

Суровцев этого не знал. Как не знал и о том, что с генералом Яхонтовым, проживающим теперь в США, активно работали ВЧК-ОГПУ-НКВД. Не знал он и того, что даже следов этой работы сейчас невозможно отыскать. За последнее десятилетие густой гребень репрессий буквально вычесал иностранные отделы органов от прежних работников, курировавших эту тему. Сама комбинация с предполагаемым письмом была ничем иным, как попыткой наладить прерванные связи. «Но хороши нынешние руководители разведки! О том, что генералы Игнатьев и Яхонтов состоят в родственных отношениях, можно было сообщить», – подумал Суровцев.

– Так что, собственно говоря, я должен написать? – поинтересовался Игнатьев.

– Всё, что пожелаете. Письмо должно носить сугубо частный характер. Оно будет являться верительной грамотой для нашего человека за океаном. Сейчас Виктора Александровича Яхонтова американская и белоэмигрантская пресса иначе как «красным генералом» и не называет. Он активно выступает с лекциями о России по всей Америке. Пусть генерал знает, что о нём в России помнят.

– Что ж, я вас понял, – ответил Игнатьев и, кажется, только тут обратил внимание на присутствующего при разговоре Бонч-Бруевича. – Я вас оставляю. Честь имею, – заметно смутившись, произнёс он и отправился к выходу.

– От меня вы тоже ожидаете писем к бывшим сослуживцам? – поинтересовался Бонч-Бруевич.

– Вы действительно меня не узнали, Михаил Дмитриевич?

– Молодой человек, как я мог не узнать вас?

Прощались очень тепло. Гости благодарили за тёплый приём. Хозяева благодарили гостей за поддержку и понимание. Договорились непременно встретиться вне службы. Но это, скорее, из вежливости. Ни своим временем, ни самой своей жизнью никто из них не располагал. Одновременно с генералами уехала и Лина. Подвозивший её на Лубянку водитель непроизвольно бросал на неё взгляды через салонное зеркало заднего вида. За всю дорогу девушка не произнесла ни слова. Казалось, она ничего не слышит и не видит. Казалось, что её красивая девичья улыбка обращена внутрь себя. Странной была эта улыбка.

Вернувшись в кабинет, Суровцев направился к рабочему столу. Принялся разбирать разбросанные накануне книги, освобождая пространство для предстоящей работы. Делорэ присел на диван. Откинувшись назад и запрокинув голову, он тяжело дышал. На лбу выступили капельки пота. Самочувствие его было неважным, но, несмотря на это, удовлетворение от сегодняшней встречи он получил огромное. Говорил он всё же весело, с подъёмом:

– Но каков граф Алексей! Как партийный работник, право слово! И троцкизм в прежних знаках различия рассмотрел, и тридцать седьмой год похвалил. Хотя, по совести говоря, я тоже злорадствовал, когда до этого и чекистов-евреев, и партийную оппозицию расстреливали. Ну куда их столько! Улюлюкать был готов. Да и по Блюхеру, и по Егорову с Тухачевским я не плакал. Как-то не особенно меня это касалось. Пока самому руки не заломили…

– А я, признаться, не радовался и не улюлюкал.

– Вы ещё и белогвардеец. Этим всё и сказано. У вас меньше иллюзий было изначально. Когда мы с вами только начинали работать, от этого зло меня разбирало неописуемое, должен вам признаться.

– Что поделаешь…

– И опять же, какой вы молодец! Делали своё дело… – не договорив до конца фразу, Делорэ согнулся пополам от пронзившей его боли в животе. – Опять, – стиснув зубы, процедил вдруг он.

– Сейчас. Потерпите, – быстро проговорил Суровцев и опрометью бросился к рабочему столу Делорэ.

Заученно открыл верхний ящик. Достал коробочку с таблетками. Такими же заученными движениями отсыпал несколько штук на ладонь. Прихватил по пути графин с водой и пустой стакан. Через какие-то секунды он был у сидящего на диване товарища.

– Глотайте быстро! Запивайте, – протягивая лекарство и воду в стакане, – встревоженно скомандовал он.

Делорэ проглотил таблетки, запил водой.

– Морфий на ночь вам поставлю, – докторским тоном проговорил Суровцев, – приходится экономить. Потерпите?

– Куда деваться? Хорошо, что при гостях не прихватило. Правильно вы сделали, что настояли на уколе. Не хватало ещё, чтобы они это видели. Как я, кстати говоря, держался?

– Выше всякой похвалы.

Делорэ сдавленно застонал. Стал говорить, держась руками за живот, морщась и борясь с нестерпимой болью: