Читать книгу "Неслучайные встречи. Анастасия Цветаева, Набоковы, французские вечера - Юрий Ильич Гурфинкель"

она куда-то съехала. Нина Ильинична сидела на кровати в той же позе и с тем же картузом на голове, что и вчера в больничной палате. На столе лежали ломти серого хлеба и открытая банка из-под килек в томате со свернутой набекрень железной крышкой. Здесь же стояла объемистая кастрюля с замоченным бельем.

Она попросила меня отнести кастрюлю в кухню и поставить на плиту. Чуть поодаль, ближе к двери, находилась алюминиевая раскладушка, покрытая одеялом, со стопкой чистой одежды поверх него. Очевидно, здесь кто-то ночевал и принес белье из прачечной.

Я обратил внимание на картину, которая стояла на полу, прислоненная к стене.

– Откуда у вас эта работа? Это ведь Фальк?

Нина Ильинична наставила на меня свои выцветшие голубоватые глаза. До этого выражение ее лица было отрешенно усталым. Как будто ее болезнь, пребывание в больнице были нарочно придуманы кем-то, и вот приходится теперь отвлекаться на совершенно пустые и ненужные ей вещи.

Мне показалось, что эту работу я уже где-то видел. Ну конечно, она походила на ту, что была выставлена в Манеже рядом с Кремлем и привлекла внимание тогдашнего генсека на юбилейной выставке московских художников.

На пурпурном одеяле лежала обнаженная натурщица с резкими чертами лица, больше похожего на мужское. Левая рука была заложена за голову, вторая поддерживала зеленого цвета грудь. Объемистые руки, ноги, выпуклый живот.

– Это Фальк? – уже засомневался я.

Она помолчала и с усмешкой сказала:

– Вот, на восьмидесятом году решила учиться живописи.

Я разглядывал могучий женский торс, казалось, слепленный из кусков зеленоватой глины. Свет заката, падавший в окна и на натурщицу, контрастно разбрасывал оранжевые и пурпурные краски. Похоже, это был вызов зефирно-розовым красавицам Ренуара или нежной плоти девушек на полотнах Модильяни. Мощные, как у спортсменки, толкающей ядро, ноги… Я даже подумал – не сама ли это Нина Ильинична в молодые годы позировала художнику?

Интерес к творчеству Роберта Фалька к тому времени уже начал ослабевать, а до этого был непреднамеренно подогрет Никитой Хрущевым. В 1962 году на выставке в Манеже, посвященной тридцатилетию МОСХ, первый секретарь ЦК КПСС шел по залам в сопровождении свиты, как по вражеской территории, узя глаза в ожидании подвоха.

Очевидно, по мнению устроителей выставки, бывшему шахтеру, выбившемуся в первые секретари компартии, эта мужеподобная женщина землистого цвета, отдыхающая после смены в забое шахты, должна была понравиться, поскольку олицетворяла телесную силу женщин новой коммунистической формации.

Вот именно к ней его и подвели, как в колхозе подводят разгоряченного бычка к волоокой корове, задумчиво жующей свой пучок травы.

«Это что за мазня?» – по-простецки спросил Хрущев, оказавшись один на один с олицетворением невиданной женской силы.

«Это «Обнаженная» Фалька», – подсказали из свиты.

«Голая Валька?» – сурово переспросил, не то нарочно переврал на свой лад лидер государства, почесав нос. Дальше последовал его непристойный комментарий, а вслед за тем случилась истерика с саморазогревом, которая теперь случалась с ним все чаще, как бы подводя черту под всеми его реформаторскими начинаниями.

К этому времени Хрущев, что называется, вошел во вкус. Выплеск эмоций, публичные разносы по поводу и без повода. Окончательно разрушил сельское хозяйство непосильными налогами на приусадебные хозяйства – вел таким образом борьбу с «частнособственническими инстинктами». Успешно выступил в Организации Объединенных Наций, где азартно лупил туфлей по трибуне. В родном отечестве запомнился еще и повсеместным внедрением кукурузы, включая Север России, где она никогда не росла да, собственно, так и не выросла, провалив возложенные на нее надежды.

Теперь же в качестве главного эксперта в изобразительном искусстве шел громить работы скульптора Эрнста Неизвестного. По иронии судьбы, именно Эрнст Неизвестный впоследствии поставил ему надгробный памятник на Новодевичьем кладбище из белого и черного мрамора, олицетворявший двойственность его деяний.

Но «Валька» Фалька многим запомнилась. Работы этого художника сразу оказались в центре внимания, в том числе и весьма далеких от изобразительного искусства людей. Как преподаватель ВХУТЕМАСа в 1928 году Роберт Фальк уехал во Францию по специальному разрешению для «изучения классического наследства». Однако задержался и прожил в Париже еще десять лет сверх положенного.

Вернулся в Россию только в 1937 году – не вовремя, а точнее, в самое неподходящее время. Говорил, что его замучила тоска по родине, а Париж уже стал изживать себя.

Фальку повезло. Удивительно, но его не посадили и не расстреляли. Возможно, это было связано с тем, что в 1936 году на приеме в посольстве СССР во Франции Фальк познакомился с легендарным летчиком Андреем Юмашевым. К тому времени Юмашев еще не совершил перелет через Северный полюс, но уже установил несколько мировых рекордов в авиации.

Фальк с Юмашевым предприняли большую поездку по Крыму и Средней Азии. Сохранилось несколько живописных полотен, которые они писали одновременно. Это было в 1937–1938 годах, вещи Фалька еще не вернулись из Парижа, жить ему было негде, и поездка оказалась как нельзя кстати. Благодаря знаменитому летчику после их совместного турне Фальку дали мастерскую, а в 1939-м Юмашев помог художнику организовать первую по возвращении на родину выставку.

Однако на этом все и закончилось. Преподавать живопись, продавать картины Фальку запретили. Выживать помогали друзья.

На выставке в Манеже Хрущев не стеснялся в выражениях. В официальной прессе появились такие перлы, адресованные художникам, доселе не звучавшие с официальной трибуны: «пидарасы», «пидарасы проклятые», «тунеядцы»…

Стоя перед картиной «Обнаженная», он оглядывался по сторонам, пытаясь определить в толпе смутившегося автора, чтобы устроить ему публичную выволочку. Но Роберта Фалька на выставке не было. Хрущеву шепнули: Фальк умер. За четыре года до выставки в Манеже. Вождь был раздосадован. Темперамент требовал немедленного выплеска негативной энергии. И это ему удалось. Весь ее запас в концентрированном виде достался Эрнсту Неизвестному.

8

– Ну, если вас так заинтересовал Фальк… – сказала Нина Ильинична многообещающе во время моего следующего визита.

И речь зашла об Александре Вениаминовне Азарх, родной сестре жены Роберта Фалька.

– У нее кое-что сохранилось из его вещей… Конечно, лучшие работы там… – Она показала рукой в сторону окна, как будто это было окно в Европу, а не в сумрачный двор-колодец. – Он там что-то такое нащупал… некоторые даже говорили, будто ему удалось картиной передать запах весеннего Парижа, – сказала она насмешливо. – Врут, конечно… Ну, не знаю. Здесь-то ему руки выкрутили… Софья Власьевна постаралась…

Здоровье Нины Ильиничны постепенно улучшалось. Она уже передвигалась по квартире, готовила себе еду, но на улицу не выходила, опасалась, что лифт может оказаться неисправным. Теперь, расплачиваясь со мной за купленные продукты, без опаски поднимала убитый полосатый матрас, под которым, как