Читать книгу "Дом Евы - Садека Джонсон"

Ты моя девочка.

После нескольких толчков и рывков их тела слились в единое целое. Уильям, волнуясь о ней, временами замедлял движение. Но она чувствовала себя прекрасно – в тот момент для нее существовало только желание, и когда Уильям начал судорожно вздрагивать, Элинор еще сильнее прижала его к себе.

Пока пот, склеивший их тела, остывал, Уильям запустил пальцы в ее спутанные волосы. Она была вся мокрая.

– Я это последние несколько месяцев каждую ночь себе представлял.

– И как? – Элинор думала, что от близости засмущается, но нет. Она подперла голову рукой и повернулась к нему лицом.

– Было даже лучше, чем я воображал.

Она поцеловала его в губы, теперь пересохшие и потрескавшиеся, а потом вдруг осознала, сколько времени прошло. Элинор хотелось остаться с Уильямом навечно, но она сказала, что ей пора в общежитие – комендантский час.

– Выходной же – ты не можешь что‐нибудь придумать и остаться на всю ночь?

– И испортить себе репутацию? Хватит того, что я оказалась с тобой в постели. – Она постучала его по носу, потом откинула простыни, но он схватил ее за талию и прижал к себе.

– Ну скажи, что ночуешь у подружки на другом конце города.

– Я боюсь, – сказала она, но потом вспомнила, что Надин все время так делала и у нее получалось.

Элинор взяла халат Уильяма, висевший с обратной стороны двери, и прошлепала по коридору до телефона.

Надин от восторга аж взвизгнула ей в ухо.

– Я все устрою!

Когда она вернулась в постель, Уильям снял с нее халат и толкнулся бедрами о ее бедра – это движение уже казалось ей знакомым. Она раскрылась ему навстречу, чувствуя, что доказала свою правоту.

Глава 11

Весенняя лихорадка

Руби

Я получала в школе сплошь отличные оценки, а во «Взлете» успешно сдала и зимние, и весенние экзамены. Заняла второе место после Джонатана Дрейпера, всезнайки из Южной Филадельфии, который был бы ничего, если бы избавился от круглых очков и прыщей на лбу. Наградная церемония «Взлета» была назначена через три недели, на первую субботу мая. Там предполагалось чествовать тех десятерых из исходной группы в двенадцать человек, кто продолжит участвовать в программе. Теперь для получения стипендии мне требовалось обойти только восьмерых. Я подбралась так близко, что уже чувствовала в руке письмо о приеме в колледж.

На церемонии должны были присутствовать члены совета директоров фонда Армстронга, который спонсировал «Взлет», а также канцлер университета Чейни, и мне полагалось выглядеть достойно. Я уже не первую неделю выпрашивала у тети Мари чулки – первые в моей жизни, до сих пор я носила только гольфы. Мы сели ужинать – печенка, лук, рис, горох и горячие галеты, – и я снова взялась за свое.

– Ты слишком юна для чулок. – На краешке губ у тети была капля соуса.

– Ну пожалуйста, тетя, уже сорок девятый год, а не тридцать девятый. Все старшеклассницы носят чулки.

– Чулки провоцируют. Не хочу, чтобы ты ходила по улице и демонстрировала себя всем напоказ, чтобы мужчины считали, что ты созрела и доступна.

Я перевернула вилку и задумалась, почему именно я вечно отвечаю за то, что считают взрослые мужчины. Мне это всю жизнь говорили. Даже когда я жила с Нини, было мне лет восемь и грудь у меня еще не выросла, мне все время напоминали о скромности. Не выходить из ванной без халата, если в доме сидит дядя, кузен или друг семьи, курит и пьет пиво. Когда Нини еще не потеряла зрение, она садилась так, чтобы смотреть мне прямо в глаза, и говорила: если тебя кто будет лапать, скажи мне. Я всегда тебе поверю.

Но я не рассказывала Нини про то, что Лип меня трогал, – стыдно было, что я позволила ему так далеко зайти. И Инес, похоже, тоже не рассказывала, поскольку поверила Липу, а не мне. Если бы моей матери было не наплевать на мое будущее и она каждую неделю давала мне деньги на автобус, ничего не случилось бы. Но двое ребят уже вылетели из программы, а у меня до сих пор оставался шанс, и мне нужно натянуть чулки, чтобы показать руководству программы, что я серьезно отношусь к делу и буду хорошо их представлять.

Когда тетя Мари говорила «нет», это обычно значило «нет». Но я не успокаивалась и обещала ей все на свете, лишь бы она согласилась. Перед сном я оставляла у нее на ночном столике фотографии чулок, которые вырезала из журнала «Джет».

На следующий день была суббота, и тетя Мари разбудила меня, принеся стакан томатного сока.

– Иди надень что‐нибудь приличное, отвезу тебя в даунтаун.

Она наконец согласилась! Я вскочила и поцеловала ее в щеку.

– Все ради тебя, милая. Бог знает, как я ненавижу иметь дело с этими пижонами в даунтауне.

Я нарядилась – выбрала лучшую свою юбку в складку и светло-зеленую блузку, которую завязала на поясе. Интересно, заметит ли Шимми, когда я надену новенькие нейлоновые чулки. Проведенное с ним время было для меня лучшими моментами недели, а когда я не пряталась с ним на темных парковках, слушая музыку и поедая шоколад, то вспоминала, как мы сидели рядом, как я чувствовала щетину у него на подбородке. Как он дышал мне в ухо, как его руки поглаживали меня под блузкой.

Мы непрерывно разговаривали, и я не уставала слушать его рассказы про семью. По сравнению со мной у Шимми была сказочная жизнь, даже несмотря на пьющего отца: родители жили вместе, у него были младшие брат и сестра, которые его, похоже, обожали. Мы сидели на переднем сиденье их прекрасной машины, и он развлекал меня рассказами о том, как ездил к дядям и теткам в Бруклин, веселил, изображая их выговор – высоким голосом растягивал слоги, потом понижал интонацию к концу фразы.

Меня пленяли его описания небоскребов, проезда через туннель Холланд, дороги через Чайна-таун, переезда через мост Уильямсбург со стальными башнями в Бруклин, лоскутное одеяло культур, где бок о бок жили ирландцы, итальянцы и евреи. Я-то никогда дальше Атлантик-Сити не ездила.

– Готова? – в гостиную, прервав мои размышления, вошла тетя Мари.

Я посмотрела на нее и ахнула.

– Ты выглядишь…

– Как женщина? Это мой костюм для выходов к белым пижонам. – Она встала в позу, а я так и таращилась на ее летящую юбку и светло-розовую блузку с оборками. Тетя закрыла тюбик помады и уронила его в темно-коричневую сумочку.

– Ты особо не привыкай,