Читать книгу "Город женщин - Элизабет Гилберт"

А если бы и искала, не сумела бы распознать. Может, я надеялась, что мерзкий инцидент просто забудется сам собой, рассосется, как фингал под глазом, если не упоминать о нем. Или считала, что для Селии насилие не в новинку, если учесть ее прошлое. (Не исключено, что так и было, прости господи.)

Той ночью в такси я могла задать ей столько вопросов (для начала хотя бы убедиться, что у нее действительно все хорошо), но я смолчала. И даже не поблагодарила, что она уберегла меня от побоев. Мне было стыдно, что меня понадобилось спасать, – стыдно, что она считает меня более невинной, более хрупкой и уязвимой, чем она сама. До той ночи я могла прикидываться, будто мы с Селией Рэй одного поля ягоды: рисковые оторвы, берущие город штурмом и веселящиеся напропалую. Но это была только бравада. Я лишь заигрывала с опасностью, а Селия знала ее в лицо. Селия знала многие стороны жизни – стороны темные и мрачные, – которых я и не нюхала. От которых она стремилась меня уберечь.

Вспоминая сейчас те времена, Анджела, я ужасаюсь, каким обычным делом тогда выглядело насилие над женщинами – причем не только для Селии, но и для меня. Почему, например, мне даже в голову не пришло поинтересоваться, каким образом Глэдис стала экспертом в маскировке синяков? Пожалуй, общая точка зрения была такова: «Мужчины есть мужчины, что с них возьмешь!» Однако не забудь, что дело происходило задолго до того, как подобные мрачные стороны начали обсуждать вслух, – поэтому мы их не обсуждали и между собой. Вот почему я больше не упоминала тот случай, и Селия тоже о нем не заговаривала. Мы просто сделали вид, что ничего не было.

Хочешь верь, хочешь нет, но следующим вечером мы опять ринулись в город в поисках приключений. Изменилось лишь одно: я пообещала себе, что впредь никогда не оставлю подругу, не позволю себя прогнать при любом раскладе. Куда Селия, туда и я. Что бы с ней ни произошло, пусть произойдет и со мной тоже.

«Я уже не ребенок», – твердила я себе, как твердят все дети.

Глава восьмая

А между тем война была на пороге.

Вообще-то, она началась давно и в Европе шла вовсю. Но в США продолжались разгоряченные дебаты, стоит ли нам в нее вступать.

Само собой, я в этих дебатах не участвовала. Но все кругом обсуждали войну, и от этого было не скрыться.

Возможно, ты сочтешь, что я могла бы и пораньше заметить приближение войны, но, если честно, прежде эта тема не привлекала моего внимания. Если ты еще не поняла, Анджела, в молодости наблюдательность не входила в число моих достоинств. Летом 1940 года было очень трудно не замечать, что в мире вот-вот начнется война, но я каким-то образом умудрилась. В свое оправдание скажу, что мои подруги и коллеги по театру тоже игнорировали эту тему. Не помню, чтобы Глэдис, Селия или Дженни хоть раз обсуждали боеготовность Соединенных Штатов Америки или растущие потребности «флота двух океанов»[16]. Политика меня никогда не интересовала. Я не назвала бы фамилию ни одного министра в кабинете Рузвельта. Зато я знала полное имя второй жены Кларка Гейбла, многократно разведенной светской львицы из Техаса: Риа Франклин Прентисс Лукас Лэнгхэм Гейбл – язык сломаешь, но я запомнила его до скончания дней.

В мае 1940-го нацисты вторглись в Бельгию и Нидерланды. Примерно в то же время я провалила экзамены в Вассаре, так что мне было не до войны. (Помню, папа говорил, что вся эта кутерьма закончится к концу лета: французская армия оттеснит захватчиков обратно в Германию. Я сочла его слова вполне авторитетными, ведь он читал столько газет.)

Когда я приехала в Нью-Йорк – в середине июня 1940 года, – немцы уже маршировали по Парижу (вот тебе и папин авторитет). Но в моей жизни случилось столько всего интересного, что мне некогда было следить за развитием событий. Меня гораздо больше интересовало происходящее в Гарлеме и Виллидже, чем на линии Мажино. В августе, когда люфтваффе бомбило Британию, меня одолевали кошмары из-за возможной беременности и гонореи, так что я даже не замечала военных репортажей.

Слышала про «пульс истории»? Я умудрилась не слышать его, хотя он гремел мне в самые уши.

Будь я умнее и прозорливее, то поняла бы, что рано или поздно Америку втянут в мировое противостояние. Я могла бы уделить больше внимания известию, что мой брат собрался пойти на флот. Могла бы даже задуматься о том, как это решение повлияет на будущее Уолтера – и на будущее всех нас. Могла бы сообразить, что некоторые юные весельчаки, с которыми мы еженощно развлекаемся в Нью-Йорке, по возрасту как раз подходят для отправки на передовую, когда Америка неизбежно вступит в войну. Знай я тогда то, что знаю сейчас, а именно – что многие из этих юношей вскоре сгинут на полях Европы и в аду Тихоокеанского фронта, – я бы переспала с каждым из них.

И если ты думаешь, что я шучу, – то нет, я не шучу.

Я сожалею, что не успела осчастливить каждого из них. (Конечно, мне не хватило бы времени, но я уж постаралась бы втиснуть в свой плотный график всех до единого – всех, кого вскоре взорвут, сожгут, ранят. Всех обреченных.)

Я сожалею, что не распознала грядущие ужасы, Анджела. Искренне сожалею.

Впрочем, остальные оказались умнее меня. Оливия с особой тревогой следила за новостями, поступавшими из ее родной Англии. Я видела, что она беспокоится, но поскольку Оливия беспокоилась по любому поводу, на меня это не производило впечатления. Каждое утро за тарелкой яичницы с почками Оливия прочитывала все газеты, которые смогла найти: «Нью-Йорк таймс», «Барронс», «Геральд трибьюн» (хотя последняя и лебезила перед республиканцами), а тем более британскую прессу, когда удавалось ее достать. Даже моя тетя Пег, обычно читавшая лишь «Пост» (и то ради бейсбольной колонки), стала с тревогой следить за репортажами. Одну мировую войну она уже пережила и не горела желанием пережить вторую. Вдобавок ко всему Пег искренне переживала за Европу, которую очень любила.

Тем летом Пег и Оливия укрепились во мнении, что американцы должны вступить в войну. Кто-то же должен помочь англичанам и освободить французов! Обе они горячо поддерживали нашего президента, пытавшегося добиться одобрения военных действий со стороны Конгресса.

Пег, предатель своего класса, всегда любила Рузвельта. Когда я впервые об этом услышала, меня потрясло ее