Читать книгу "Изголовье из травы - Марина Москвина"

«Все навьюченное на костлявые плечи первым делом стало мне в тягость, – он писал в дневнике. – Я было вышел налегке, но бумажное платье – защита от холода ночи, легкая летняя одежда, дождевой плащ, тушь и кисти, да еще – от чего никак не отказаться – подарки на прощанье – не бросить же было их? Все это мне стало помехой в пути чрезвычайно».

Хорошо, я нашла в себе силы отказаться от второго кимоно, домашнего, голубого, в сливовых цветах. Щедрая Чизуру-сан хотела преподнести мне его вместе с праздничным – в хризантемах. С двумя кимоно я вообще не преодолела бы ни одного подъема, даже куда более пологого.

Зато этот первый так меня напугал, что я побежала на базарчик и, наученная горьким опытом в Непале, стала выискивать там себе подходящую трость горовосходителя. Отыскала – самую корявую, никто, думала, кроме меня на нее не позарится, и цена ее, видимо, сравнительно недорогая, очень уж у нее непрезентабельный вид. Смотрю – что такое? Двенадцать долларов. Оказывается, она из сакуры. Слишком ценная древесина, Лёня срочно велел ее положить обратно. И купил подешевле, сосновую трость в виде меча самурая.

И вот, опять ко всему готовая, стою перед Ёсино-горою, вспоминая бодрящие слова Лао-цзы, мол, путь в тысячу ли начинается у тебя под ногами…

А Лёня говорит:

– Что ты так мрачно стоишь, вечно готовая к самому худшему? Вон нас девчонки зовут – тут на вершину отважных восходителей поднимает фуникулер.

Нас, правда, предупредили, что фуникулер очень старый, его соорудили восемьдесят лет тому назад. Подъем на нем довольно опасный. И с этими словами пожилой японец строго посмотрел на меня, почему-то именно я с моим деревянным мечом самурая внушила ему опасения, что как только фуникулер двинется наверх и окажется над пропастью, я начну скакать и раскачивать кабину.

Глава 20

«Немного тепла вместо риса»

Обступившие нас склоны казались неприступно дикими, горные теснины уходили вдаль, вокруг чернели сосны и криптомерии, зеленели напитанные влагой мох и папоротники. Их тут растет два вида, сообщал в своих дневниках Басё: вараби и дзэммай. Жаль, в этих его заметках нет ботанических зарисовок. Я бы хоть посмотрела, чем один папоротник отличается от другого.

Впрочем, в своих путевых дневниках он и так отважно соединил два жанра – стихи и прозу, провозгласив таким образом третий, невиданный доселе жанр, в Японии его называют «хайбун». Притом свою прозу Басё настолько пропитал поэзией, а его поэзия так явственно несет в себе теплоту повседневности, что просто диву даешься на этот диковинный сплав.

Как и записано в путевом дневнике Басё – повсюду нагроможденье скал и утесов, на них стареют сосны и кипарисы, земля и древние камни лоснятся от мха, ни единый звук не нарушает тишины. Даже птицы не пели.

Храмы на вершине оказались открыты.

Мы направились в храм Тодайдзи, один из самых ранних деревянных синтоистских храмов в Японии. Мэтр Сайгё вполне уже мог лицезреть его. Я уж не говорю о Басё.

Широкие красно-коричневые доски криптомерий, – метра три шириной! – из которых крепко, на века, сколочены ворота храма; бревна в несколько обхватов, поддерживающие фундамент и загнутую кверху по углам многослойную крышу с водостоками и колоколами… Сама структура неокрашенного строительного дерева являла собой живописнейшие картины, как будто нарисованные кистью старого японского мастера.

Перед воротами располагался неохватный чан-курильница из пористого темного камня. И вот возжигаешь благовония, зонт и трость оставляешь в корзине у входа. Ударил в колокол, бросил монетку, хлопнул в ладоши…

На потолке гигантские красные бумажные фонари с черными иероглифами. А в уголке сидит – смотрит именинником – священник. Пожалуйста, спрашивай у него, что хочешь – о смысле жизни, об истине, он тебе ответит на любой вопрос, правда, на японском языке.

Хорошо, что мы с Лёней путешествуем в одежде мирянина! Во все храмы Земли заходи безмятежно, всем богам этого мира воскуряй фимиам, никто тебе и слова не скажет. А бедному Сайгё и бедному Басё из-за того, что они странствовали в облачении буддийского монаха, запрещалось входить в пределы синтоистского святилища. Жизнелюбы-синтоисты сторонились философски настроенных буддистов, считая их «похоронными жуками».

А тем, как и нам с Лёней, видимо страстно хотелось поклониться всем святым местам без разбору, поэтому они, сердечные, из специально отведенного для них уголка вне святилища смиренно творили свои поэтические молитвы.

Сначала Сайгё:

Кто здесь в этом храмеТеперь пребывать изволит, не ведаю я.Но слезы благоговенияНевольно струятся из глаз.

Через пятьсот лет Басё:

Что за цветыЗа этой оградой, не ведаю.Но аромат…

А спустя еще триста лет – Тишков Лёня:

У свечи в горном храме синтоПопросил яНемного тепла вместо риса.

Мы шли по горной извилистой улочке, по обочинам стояли в ряд продуктовые лавки, мороженое продавали, сувениры, вдруг я увидела поразительную вещь – не раздумывая бы купила, будь у меня в кармане тысяча долларов! Раковина, в которую трубили горные отшельники ямабуси, поднявшись на вершины священных гор, чтобы привлечь внимание небожителей. После чего эти «небесные почтальоны» прилежно передавали богам просьбы людей из долины.

Не всякий способен извлечь звуки из такого инструмента, более того, не каждый станет и пытаться, ибо только абсолютно чистый духом может отважиться кликнуть богов, стоя на священной вершине. К тому же звук раковины «хора» во времена Басё приравнивался к проповеди Закона Будды.

Но муж мой Лёня, ничтоже сумняшеся, взял раковину с прилавка, поднес ее к губам, закинул голову… и над туманными холмами Оминэ, над пагодами и заоблачными верхушками криптомерий, над зубчатыми дальними перевалами, растворенными в фиолетовой дымке, поплыл этот вечный трубный звук, обращенный из самого сердца Земли к благосклонным Небесам.

Естественно, в тот же миг Небеса разверзлись – и силы небесные явились нам в своем великолепии. А Лёня вернул продавцу волшебную раковину, вскинул на плечи ярко-красный рюкзак и беззаботно отправился дальше, ни о чем никого не попросив. Ну, тогда я сама взяла и попросила, во-первых, чтоб народы в мире немного более дружно жили, чем они живут сейчас. И второе – чтобы Лёня после этого случая не слишком-то задавался.

И так он в Японии страшно важничал.

– У меня такой вид тут гладкий, – говорил он самодовольно. – Сам не знаю почему! То ли экология хорошая. Хотя я бы не сказал, что в Японии экология – «супер». Может, вода здесь особенно чистая?… Гладкий, холеный! Причем именно Я, ты заметила?