Читать книгу "Арминута - Донателла Ди Пьетрантонио"

В сарае я сразу нашла спички — знала, где они лежат. Заперлась изнутри и при тусклом свете, проникавшем через щель в стене, открыла пакет и поставила его на пыльную полку старого буфета, подстелив лист бумаги. Воткнула свечку в середину пирожного и зажгла фитилек. Все предметы тонули в густой, местами непроглядной темноте, и мне казалось, что передо мной не пирожное, а настоящий торт нормального размера. Я стояла, глядя на пламя, которое слегка колебалось от моего дыхания. Ни о чем конкретном я не думала, но чувствовала, что где-то внутри меня, рядом с обычным страхом, возникла новая сила, сияющая, как этот маленький огонек. Расплавленный воск начал стекать по свечке и добрался до сахарной пудры. Тут я набрала побольше воздуха, задула свечку, сама себе аплодируя, и в полной темноте тихонько спела поздравительную песенку. «Дипломат» был свежим, нежным, я съела его до последней крошки. Затем вернулась наверх, в квартиру.

Вечером к нам пришел какой-то мужчина и пригласил в деревню на весь завтрашний день, воскресенье.

Час был уже не ранний, гость сел с нашим отцом за кухонный стол. Выглядел он как пират: правый глаз у него закрывала черная повязка, которая держалась на шнурке, завязанном наискосок вокруг лысой головы с остатками курчавых седоватых волос на затылке. В углу рта он держал потухшую сигару с черным кончиком, обгоревшим, когда он курил ее в прошлый раз. Он никогда не расставался с ней, поэтому при разговоре по привычке кривил рот. Мне его внешность показалась забавной и немного пугающей.

— Конечно, время позднее, твоя жена уже в постели, — услышала я его слова. — Она все никак не оправится от горя, это понятно. Завтра, вот увидишь, на свежем воздухе ей станет легче, да и бабушка Кармела хочет с ней повидаться, а то, говорит, ей скоро помирать. Дала мне вот это, надо положить ей под матрас с той стороны, где голова.

Я едва рассмотрела этот предмет, кажется, кусок ткани, в который было что-то завернуто. Отец сунул его в карман и встал достать бутылку вина. Мы с Адрианой стояли рядом со шкафом.

— А ты чья дочка? — неожиданно спросил меня пират, когда обнаружил, что в доме появился незнакомый человек.

— Она моя сестра, — немедленно вмешалась Адриана. — Они ее отдали одной родственнице, совсем маленькую. Но потом та вернула ее обратно.

— Я про это знаю. Значит, завтра утром и ты приезжай, у меня всем места хватит, — ободряюще проговорил он, сканируя меня единственным глазом.

Адриана, лежа на верхнем ярусе кровати, рассказала мне историю человека с повязкой. Он был одним из кумовьев наших родителей, жил в очень хорошем месте. Однажды — он был тогда мальчишкой — мимо него проезжал трактор, и на повороте от гусеницы отлетел камешек и сильно повредил ему глаз. За то, что он вечно ходит с обгоревшей сигарой во рту, ему дали прозвище Полсигары, так его теперь все и называли, но только за глаза — не дай бог он услышит, тогда кому-то сильно не поздоровится.

— А как его зовут по-настоящему? — спросила я.

— Не помню, но взрослые в деревне называют его дядей, думаю, ничего страшного, если ты тоже будешь так его звать.

— Что он передал для нее? — спросила я и, наклонившись вперед, указала на родительскую спальню.

— Ну, наверное, зелье. Его бабушка старая-престарая, она колдунья. Люди идут к ней, она дает им советы и лечит. У меня однажды никак не проходил кашель, так она прислала мне какой-то настой, на вкус просто дерьмо, я не могла его пить, хотела выплюнуть. В общем, это была умная настойка от глистов, но такая горькая!

Только несколько лет спустя я узнала, что «умная настойка» Адрианы была сделана из дикой полыни: ее целебные свойства наверняка были известны деревенской целительнице.

Мы выехали утром, когда отец кое-как привел в чувство заартачившийся автомобиль. Братья не пришли, они сказали, что и так часто ездят туда работать, а теперь не хотят. Адриану в машине обычно не укачивало, но в тот день, стоило нам выехать из поселка, как она вдруг начала жаловаться на тошноту: зря она выпила молока перед самым отъездом. Мы остановились на повороте за землечерпалкой, как раз вовремя: едва успев выскочить, она освободилась от завтрака прямо на краю того поля, которое Винченцо оросил своей кровью. Именно здесь закончился его полет.

Я стояла рядом с сестрой, пока ее рвало, мать не вышла из машины, а наоборот, подняла стекло и отвернулась, закрыв лицо руками. По тому, как тряслись ее плечи, я поняла, что она рыдает.

26

На ферме нас встретил запах цветущих акаций и приветствовали несколько поколений большой семьи. Все они жили здесь и занимались каждый своим делом. Полсигары правил косу, размеренно простукивая большим молотком ее лезвие по всей длине. Он искренне обрадовался, увидев нас. Вероятно, он рассказал обо мне, потому что никто не удивился моему появлению, все только смотрели на меня с любопытством, особенно дети. Два мальчика, гнавшие овец на пастбище, криками и свистками послали отару вперед, а сами остановились поздороваться с нами. Жена Полсигары поставила на землю ведро с зерном для кур, подошла и предложила нам чего-нибудь попить с дороги. Мужчины выпили анисового ликера, для нас женщины и детишки приготовили напиток из заготовленной в прошлом году черной вишни.

— Я потом привезу вам несколько банок, — сказал хозяин, немного помолчал и обратился к нашей матери: — Бабушка Кармела ждет тебя, ты знаешь, где ее найти.

Он осторожно взял Джузеппе из ее рук и махнул головой в сторону столетнего дуба, росшего рядом с домом.

Я пошла следом за матерью, гадая, что происходит. И остановилась как вкопанная, заметив всего в нескольких шагах от нас древнюю старуху. Она сидела в деревянном кресле с высокой спинкой, покрытой грубой резьбой, — незатейливом подобии трона, установленном под открытым небом. На старухе был длинный закрытый фартук с застежкой спереди, цвет его сливался с тенью, в которой она сидела. Я стояла поодаль, завороженная ее сказочным величием. Ее лицо, иссушенное солнцем за сотню прожитых лет, было почти неразличимо на фоне древесной коры, — такое же неподвижное, с такими же крупными морщинами. У меня перед глазами возник образ вечности, воплощенный в старой женщине и вековом дубе.

Мне потом сказали, что она однажды уже умерла, полежала мертвой день-другой, но не вынесла одиночества и вернулась.

— Крестная Кармела… — произнесла мать внезапно охрипшим голосом и перекрестилась.

— Знаю, доченька, знаю все, что ты чувствуешь, — сказала она и поманила ее к себе, чуть шевельнув рукой.

Я слышала, как при малейшем движении натужно потрескивают, хрустят и скрипят ее проржавевшие суставы.

Мать залилась слезами и, опустившись на землю, повернула голову и прижалась щекой к коленям старой женщины. Та осторожно положила ей на лицо свою широкую древнюю ладонь.

— От такого горя, как у тебя, никакое лекарство не поможет, — честно призналась она, потом подняла руку, словно подчеркивая свое бессилие, и снова опустила ее на голову матери, как будто пыталась облегчить ее муку хотя бы этой простой лаской.