Читать книгу "Дагестанская сага. Книга I - Жанна Абуева"

Самой страшной из пыток была «баня», где узника, уложив на лавку, били до бессознательного состояния по голому телу плётками и резиновыми шлангами.

После одного из допросов, во время которого Манапа продержали на «стойке» в течение пяти суток, а потом, надев на голову мешок, нещадно избили резиновой палкой, у него потом долго шла из ушей кровь, а ноги распухли так, что он мог передвигаться только ползком.

«Баня» была организована по приказу наркома внутренних дел Дагестана Ломоносова, и он же стоял во главе так называемой «тройки» – органа, специально созданного для внесудебного рассмотрения дел, в большинстве случаев рассматривавшихся Ломоносовым единолично. При этом самым бессовестным образом фабриковался компромат на ни в чём не повинных людей, осуждавшихся без соблюдения каких-либо юридических норм. Как правило, аресты людей производились без санкции прокурора и без права арестованных на защиту.

Одни заключённые, не выдержав издевательств, умирали сразу после допросов, другие кончали жизнь самоубийством. Многие, не сумев выдержать пыток, наговаривали на своих соратников, подтверждая их якобы участие в контрреволюционной деятельности.

Напрасно Манап требовал ознакомить его с материалами дела, ответом ему был лишь презрительный смех Затолокина.

– Какое такое дело? – издевательски вопрошал следователь. – Ишь, какие мы грамотные! С делом ознакомиться захотели-с? Да будет тебе известно, что дружки твои уже давным-давно тебя сдали-пересдали! Все их показания в деле имеются!

– Я не верю вам! – только и смог произнести Манап.

– Ну-у, верить или не верить – дело хозяйское! – Ломоносов собственной персоной сидел напротив Манапа и насмешливо ухмылялся. – А вот Эмирбеков подтверждает, что вы в группе из шести человек вели организованную работу по отторжению Дагестана от России и созданию буржуазной республики с ориентацией на Турцию… Ваша антисоветская организация активно вела подрывную деятельность, связанную с торможением и затягиванием вопросов, касающихся просвещения, строительства, сельского хозяйства, промышленности, финансов и торговли, словом, всех отраслей нашего, народного, хозяйства! Вами готовилось вооружённое восстание против Советской власти, и, по признанию ваших же дружков, созданная вами националистическая организация активно сотрудничала с турецкой и германской разведками… Все члены организации уже дали признательные показания, в том числе и против вас, так что нет смысла отпираться!

– Я вам не верю! – упрямо повторил Манап, и тогда Затолокин, сделав кому-то знак рукой, скомандовал:

– В «баню» его, да пропарьте до самых костей!

Позднее, в камере, привалившись к стене, Манап лежал без сил и без эмоций, и только одна-единственная мысль сверлила его обессилевший мозг: «Нельзя им верить, всё это провокация и шантаж…»

Кошмар, однако, продолжался, и уже на следующем допросе следователи предъявили Манапу бумаги за подписью Азиза Эмирбекова, где чёрным по белому были написаны показания, свидетельствовавшие против него, Манапа. Увидев собственноручную подпись своего друга и соратника по партии, Манап не поверил глазам, но подпись слишком хорошо была ему знакома, чтобы он мог в ней усомниться.

– Ну что, убедились? – Ломоносов и не думал прятать усмешки. – А теперь вы нам всё расскажете: кто, когда, где и при каких обстоятельствах завербовал вас в контрреволюционную националистическую организацию…

– Никто меня не завербовывал и ни в какой организации я не состоял, – медленно произнёс Манап.

Сухой от нестерпимой жажды язык еле ворочался во рту, вот уже двое суток требовавшем воды. Кроме как о воде Манап не мог ни о чём думать. Она мерещилась ему повсюду, он слышал её журчание и в мыслях жадно припадал к её прохладной струе. Весь его организм, включая воспалённый мозг, бредил водой, и, не слыша того, что говорил ему следователь, он пробормотал:

– Пить, умоляю вас, дайте пить!

– Пить? Ну, конечно, сколько угодно! Дайте-ка ему выпить!

Чьи-то руки приложили к его губам пузырёк с жидкостью, которую он благодарно глотнул, и тут же последовало гоготанье следователей. Манап успел почувствовать химический привкус и понял, что это чернила, которые фиолетовой струйкой сбегали теперь по его губам и подбородку.

– Короче! То, что вы являетесь туркофилом, это ясно и подтверждено показаниями ваших единомышленников. Конечно, лучше бы признаться самому, но если даже и нет, всё равно «вышки» вам не избежать. Это говорю вам я, нарком Ломоносов!

Манап и сам это понимал. Но он не мог знать, что этим самым утром уже были расстреляны и Азиз Эмирбеков, и жена его Ольга, и Муса Темирханов, и ещё несколько коммунистов, стоявших у истоков зарождения Советов в Дагестане.

Не знал он и того, что в десятке метров от него, в другой камере сидит Нурадин, арестованный в Кумухе неделей раньше, которому, подобно сотням других активистов, вменялось в вину «проведение антисоветской агитации среди сельских жителей». На проводимых по аналогичной схеме допросах следователи пытали Нурадина на предмет признания в срыве мероприятий по организации колхозов и сельских Советов, а также в клевете на Советскую власть. Он обвинялся и в том, что якобы уговаривал крестьян не обобществлять скот, запугивая их угрозой надвигающегося голода…

Ряд партийных активистов Лакского, Аварского, Левашинского, Андийского и других округов томились теперь в тюрьмах в ожидании судебного решения. В редких между допросами перерывах они пытались понять, что же случилось и что вообще происходит, надеясь в душе, что вот-вот справедливость восторжествует, и их оправдают, и выпустят отсюда, и извинятся за всё, что вытворяли здесь с ними.

Но время шло, а всё становилось лишь хуже, и люди всё больше погружались в бездну безысходности и отчаяния. Кошмар и не думал прекращаться. Никто и не пытался их выслушать. Следователям нужны были «признания», ибо признание собственной вины, считавшееся у них «царицей доказательств», было достаточным основанием для вынесения приговора.

И «признания» эти выбивались из измученных людей всеми мыслимыми и немыслимыми способами.

* * *

«Осужден по статье пятьдесят восьмой сроком на двадцать лет за контрреволюционную деятельность»… на двадцать лет… контрреволюционная деятельность… Манап – контрреволюционер? Её Манап, чистый и беззаветно преданный партии и народу, – контрреволюционер?! Как это может быть?.. Как случилось, что та партия, которой верой и правдой служил её муж, вдруг отлучила его от себя, осудила и объявила своим врагом?!»

– О-о-о!!! О бедный, бедный мой муж! За что они так с тобою? Почему всё так несправедливо?

Шахри билась в истерике, не в силах с собой совладать. Бедняжка не знала, что мужа её вот уже неделя как нет в живых и что эта серая бумажка, вручённая ей почтальоном, по сути всего лишь отписка, предназначенная, как говорится, для отвода глаз.

Расстроенные Ансар и Айша, как могли, пытались её утешить, но и они не понимали, что происходит и почему «врагами народа» могут одновременно быть беки и шамхалы, и высшее партийное руководство, и герои гражданской войны, и простые люди…