Читать книгу "Наследники Рода. Рок или благословение? - Лариса Докучаева"
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
10. Жертва сама становится обидчиком по отношению к более слабому. Она готова выплеснуть в виде агрессии чувство внутренней обиды и собственной вины на партнера или на обстоятельства.
Мы уже давно подметили, что экстремальные и, казалось бы, немотивированные поступки наших солдат-срочников носят характер глубокой генетической предрасположенности, сформированной предшествующими поколениями. Следующий случай из практики родолога имеет непосредственное отношение к последствиям репрессий.
На сцену вышла женщина – не красавица, не богатая. Худенькая, одета в темный брючный костюм. Туфли на ногах выглядят изящно и подобраны со вкусом.
Речь ее не блистала ни звучностью голоса, ни правильностью языка. Русые волосы были скручены в бесформенный комок, скрепленный на голове таким образом, что вообще казался инородным телом. И в то же время она была Женщиной в полном смысле этого слова. Женщиной, на которую словно надели невидимый скафандр какой-то беды. Очевидно было, что эта беда сковала ее и превратила в робкого, перепуганного человека, который, казалось, никогда не слышал о том, что можно жить широко расправив плечи.
Эта женщина двигалась неуверенно, как-то одним боком вперед, не зная, видимо, куда себя деть, хотя на сцене для нее было приготовлено кресло. В зале возникло некоторое напряжение, связанное, очевидно, с невысказанным вслух вопросом: «А нам это надо, выслушивать ее проблемы?»
Но уже сама постановка проблемы, которую она хотела бы разобрать публично с помощью консультанта, насторожила зал и привлекла внимание. На последовавший после приветствия вопрос ведущего: «Какую же мы с вами будем решать задачку?» – она ответила быстро, четко и не раздумывая: «О смерти».
Эта фраза прозвучала с какой-то беспощадной силой обреченности – проблема, видимо, была сформулирована задолго до этой встречи. Приведем здесь рассказ этой женщины.
...
Шел дождь – холодный, осенний, с ветерком. Иногда он превращался в отвесный ливень, какой бывает летом – с той разницей, что в нем ощущалось ледяное дыхание зимы.
Вода у солдата хлюпала не только в ботинках. Ремень мокрого автомата врезался в плечо, не добавляя тепла. В сумеречном холоде промозглой лужи вместе с опавшими листьями, казалось, плавали и его мысли. Собственно, и не мысли даже, а, скорее, их обломки, нагроможденные друг на друга:
– …Дернуть за крючок и все… А там… Наплевать, что там. Главное, не так, как сейчас. И этот ангар темный и страшный, с покатыми мокрыми боками. Какой это, к черту, военный объект? Ходить, караулить… Что тут караулить всякий хлам? Лежит он себе и лежит. Ему наплевать, что солдатик бегает вокруг него промокший, холодный, голодный, злой и играет в службу. Дернуть за крючок, и все – нет никакой службы.
А там, в караулке, плешивый дембель-бугай доедает Васькину посылку. Мамаша – наивная дура деревенская – нацарапала на пакетике с носками: «Осень, Васенька, холодная будет, носочки теплые надевай – ножки береги. Варенье любимое твое так упаковала, чтобы дошло в сохранности. Ты ребят всех угости, хоть какая-то будет у вас радость…»
Большая радость… Ваське осталось от посылки только ящик пустой выбросить. Содержимое ее дембель-бугай с «чемоданами» сожрали, да еще и над запиской поиздевались. Дернуть за крючок, и все — и нет ни бугая, ни «чемоданов»…
Бугай в караулке целыми днями спит в Васькиных носках. А я тут с Васькой по полсуток в наряде – слово-то какое дурацкое придумали для этой беготни вокруг ангара…
Далеко за полночь зашлепало по лужам. Вскинуть автомат замерзшие руки были не в состоянии. Шаги приблизились, Васькин шепот снял накативший страх:
– Живой? Топай в караулку, пока эти спят, погреешься… Я тебе там сухарей размочил в кипятке.
Много ли надо человеку для счастья? Можно пойти в караулку, где этот проклятый военный сарай можно увидеть из окна, если только очень сильно захотеть. А если не хочется, то и нет его.
Выпить горячей воды с сухарями. Выбраться из этого мокрого наряда и, пока храпят дембеля, поспать или, как говорят солдатики-первогодки, они же молодые, они же нырки, – увидеть дом и умереть…
Мечты, мечты… Бугай стоял на пороге караулки в исподнем и мочился на дорожку. Разинув рот в зевоте, он презрительно глядел на солдатика. Тот с трудом тащил на себе свое мокрое обмундирование после полусуточного голодного стояния у военного объекта. Волна непреодолимого желания пришлепнуть этого мокрого жалкого солдатика-нырка, как таракана, накатила на бугая. Не двигаясь с места, он направил струю на солдатика и заорал: «Как стоишь, нырок, перед дембелем?!»
Неизвестно, от сердца ли, от ног ли, но откуда-то изнутри волна накатила! Накатила, чтобы кинуть солдатика в жар такой неистовой, животной ненависти, что он вскинул автомат, как на зачете в учебке, и с упоением дернул за крючок.
Раскатистый грохот разорвал ночь. Автомат затрясся в руках. Затем солдат услышал невероятный звериный рев бугая, успевшего навалиться на него всей своей стокилограммовой тушей, после чего наступила тишина…
Тепло стало солдатику под бугаем, ставшим до жути неподвижным. Солдатик с трудом выполз из-под него и попытался вытащить свой автомат. Он беспомощно толкал бугая, но силы вдруг оставили его. Он уже не знал, что делать.
Да и не было уже необходимости в его потугах. Дверь караулки распахнулась, и оттуда вылетел «чемодан» с автоматом. Увидев лежащего бугая, он, не раздумывая, нажал на спусковой крючок. Снова в ночи полыхнуло пламя. Солдатик упал – сначала от недостатка сил, а потом и совсем затих. А «чемодан» все вгонял и вгонял пули в этот жалкий комок холодной, мокрой плоти, словно упиваясь выношенной и реализованной местью.
Потом он перескочил через оба неподвижных тела и бросился на пост, к ангару, но там его остановил крик часового: «Стой, стрелять буду!» – «Ах, твою… нырка… мать!» – завопил «чемодан» и снова нажал на спуск. Однако часовой оказался проворнее: раздались очередные выстрелы, тело «чемодана» задергалось в судорогах, сползая в какую-то холодную лужу, куда-то в грязь, в желтую траву, в холод вечности… А часовой все стрелял и стрелял, пока патронник не издал пустой звук, означавший, что патроны кончились…
И не осталось больше ни криков, ни воплей, ни грохота в смутной пелене холодного света, размазанного над военным сараем в верхушках сосен. Один лишь поникший человек с автоматом, в ужасе нависший над полураздетым трупом караульного деспота, да нудный холодный дождь, льющийся за шиворот…
Притихший зал словно черной пеленой заволокла гробовая тишина. Еще несколько мгновений назад здесь сидели люди, расслабленные и отдыхающие после очередного трудового дня. Но вот в одно мгновение они вдруг почувствовали себя соучастниками страшной тайны. Зал словно позировал некоему художнику, который сам просился на полотно – в классическом положении рисовальщика, с приоткрытым ртом и кистью, занесенной для мазка. Кистью, с которой каплями крови стекала краска. И тишина на грани небытия становилась еще более ужасающей, прерываемая лишь звуком этих падающих капель…
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Наследники Рода. Рок или благословение? - Лариса Докучаева», после закрытия браузера.
