Читать книгу "Дары несовершенства. Как полюбить себя таким, какой ты есть - Брене Браун"

Интуиция – это не определенный тип знания. Это наша способность жить с неопределенностью и доверять всем способам обретения знания, включая интуицию, опыт, веру и разум.

Вера

Постепенно я пришла к пониманию, что вера и разум вовсе не два лютых врага. Веру и логику в схватке свела свойственная всему человечеству потребность в определенности. Мы принуждаем себя выбирать между этими двумя способами познания мира и защищаем один в ущерб другому.

Я понимаю, что вера и разум могут сталкиваться и создавать неприятное напряжение – это напряжение отчетливо видно на примере моей жизни, и я чувствую его каждой клеткой своего тела. Но эта работа заставила меня признать, что внутренние конфликты и беспокойства рождены страхом неизвестного. Чтобы найти смысл в этой изменчивой жизни, нам нужны и вера, и разум.

В интервью с людьми, живущими гармоничной и счастливой жизнью, я постоянно слышала слова «верить» и «вера». Сначала я думала, что вера обозначает что-то вроде «у всего есть смысл». Что-то во мне протестовало, потому что объяснять катастрофы и трагедии божьей волей, верой или духовностью мне кажется неправильным. Когда люди говорят «у всего есть своя причина», они подменяют веру определенностью.

Но я быстро обнаружила, что вера для этих людей обозначает нечто другое. Вот как можно описать это понятие исходя из собранной мной информации:

Вера – это таинственный источник смелости, нужной для того, чтобы видеть невидимое, и силы противостоять своему страху неизвестности.

Я также поняла, что с верой не всегда сражаются ученые, а неизвестность не всегда принимают верующие. Приверженцы многих движений фундаментализма и экстремизма отвергают веру и делают выбор в пользу определенности.

Мне очень нравится следующее высказывание теолога Ричарда Рора: «Мои друзья-ученые выдумали “принцип неопределенности” и черные дыры. Они живут выдуманными гипотезами и теориями. В то же время многие верующие настаивают, что существует одна-единственная истина. Мы были бы не против прекратить все прения, принять резолюцию и внести в дело ясность – и это мы, люди веры! Не странно ли, что под словом “вера” теперь понимают полную противоположность вере»3.

Если мы хотим жить в ладу с собой и любить всем сердцем в мире, где все страшатся уязвимости и боли, нам не обойтись без веры.

Нам необходимы

• Настойчивость в мыслях и поведении: не бояться неопределенности для меня самое сложное. У меня наблюдается почти физическая непереносимость неизвестности – страх, беспокойство и чувство уязвимости одновременно. Вот тогда мне приходится останавливаться и делать паузу. Я готова на что угодно, лишь бы в тишине суметь услышать себя.

• Динамичность в поступках: когда я по-настоящему напугана или в чем-то не уверена, мне нужно срочное средство, чтобы утолить мою жажду определенности. Мне нравится молитва: «Господи! Дай мне силы изменить то, что можно изменить, дай мне терпение принять то, что изменить нельзя, и дай мне разум, чтобы отличить одно от другого. Аминь!»

• Вдохновение: возвращение к вере и духовности далось мне непросто. Вот цитата, которая буквально расколола вдребезги мое сердце. Я взяла ее из книги Анны Ламотт: «Антоним слова “вера” не “сомнения”, а “определенность”»4. Ее книги о вере всегда дарят мне вдохновение5. Я благодарна также Сью Монк Кид за книгу «Когда сердце ждет» (When the Heart Waits6) и Пеме Чодрон за «Такая комфортная неопределенность» (Comfortable with Uncertainty7), они спасли мне жизнь. И, наконец, я обожаю цитату из «Алхимика» Пауло Коэльо: «…интуиция – быстрое погружение души во вселенский поток, в котором судьбы всех людей связаны между собой. Нам дано знать все, ибо все уже записано»8.

• А что делаете вы?

Ступень № 6

Развивайте свое творческое начало
Перестаньте сравнивать себя с другими

Мои лучшие детские воспоминания связаны с творчеством. Тогда мы жили в Новом Орлеане, в доме на две семьи в паре кварталов от Тулейнского университета. Я помню, как мы с мамой часами могли раскрашивать брелоки для ключей в форме черепах и улиток и как мы с друзьями мастерили что-то из войлока и блесток.

Я отчетливо помню, как мама с подругами, в джинсах клеш, возвращались с рынка во Французском квартале и готовили фаршированные мексиканские огурцы и другие вкуснейшие блюда. Я с таким удовольствием помогала маме на кухне, что одним воскресным днем они с папой разрешили мне приготовить что-нибудь самостоятельно. Они сказали: «Можешь приготовить все, что захочешь, и использовать любые ингредиенты». Я испекла овсяное печенье с изюмом. Вместо корицы я использовала приправы для морепродуктов. Всю неделю дома стояла жуткая вонь.

Маме также нравилось шить. Она сшила нам одинаковые платья (и не забыла про мою куклу, у которой было свое крошечное платьице). Странно, что все воспоминания, связанные с творчеством, для меня такие осязаемые и почти настоящие, с запахами, звуками и ощущениями. Я отношусь к ним с большой нежностью.

К несчастью, эти воспоминания обрываются на возрасте 8–9 лет. Я не помню, занималась ли я творчеством после пятого класса. Как раз тогда мы переехали из нашего маленького дома в большой дом в Хьюстоне. Все изменилось. В Новом Орлеане все стены нашего дома были украшены картинами, нарисованными мамой, нашими родными и нами. На окнах висели сшитые вручную занавески. Наш дом был прекрасен.

Когда я заходила к кому-нибудь из новых соседей в Хьюстоне, мне всегда казалось, что их гостиные похожи на холлы шикарных отелей. Там стояли огромные диваны и стулья с обивкой в тон, сияющие стеклянные столы, а на окнах висели длинные тяжелые портьеры. Столы украшали корзины с цветами. Удивительно, но все гостиные выглядели абсолютно одинаково.

Дома были похожими один на другой в своей роскоши, но со школой дело обстояло иначе. В Новом Орлеане я ходила в католическую школу: все мы носили одинаковую одежду, читали одинаковые молитвы и, по большому счету, одинаково себя вели. В Хьюстоне я пошла в государственную школу и перестала носить школьную форму. В новой школе считалось престижным красиво одеваться. Одежду нужно было не шить самим, а покупать в торговом центре.

Когда мы жили в Новом Орлеане, днем папа работал, а по вечерам изучал право в Университете Лойолы. Мы жили непринужденной и размеренной жизнью. Как только мы переехали в Хьюстон, отец начал каждое утро надевать строгий костюм и ездить на работу в нефтяную корпорацию – как и все остальные мужчины в нашем районе. Все изменилось, и для нашей семьи эти перемены стали решающими. Для моих родителей началась непрерывная гонка за успехом и достижениями, и творчество уступило место конкуренции. Это не дающее свободно вздохнуть желание вписаться в свой социальный круг и при этом обогнать всех, кто в него входит, также известно как «конформистское соперничество».

Конформистское соперничество – это одновременно приспособленчество и конкуренция. Сначала кажется, что приспособленчество и конкуренция – вещи взаимоисключающие, но это не так. Мы хотим узнать, кто же (или что) является лучшим из группы схожих между собой людей (или вещей). Конечно, мы можем сравнивать, как воспитываем детей мы и родители с совершенно другими ценностями или традициями. Но по-настоящему мы беспокоимся, когда сравниваем себя с теми, кто живет по соседству, с родителями детей из футбольной команды, в которой состоит наше чадо, или с родителями его одноклассников. Мы не сравниваем наши дома с особняками на другом конце города, мы спрашиваем себя: «У кого лучше сад? У меня или у соседей?» Нам хочется быть лучшими в нашем тесном кругу.