Читать книгу "Прощанье с Родиной (сборник) - Евгений Анатольевич Попов"

единая душа не поздравила его с Днем Чекиста, и даже собаки трусили, когда неоднократно подкрадывались к нему, чтобы обоссать, хотя иногда им это все же удавалось сделать, несмотря на усиленно охранявшую его охрану. Говорю же, что все его боялись. Даже мы с Гдовым, если бы жили в этой стране, его бы тоже боялись.

И вы думаете, это огорчало его, что его все боятся? Очень глупо, если вы так думаете. Правитель Скруджев вершил свою жизненную миссию так, что любое искреннее желание сблизиться с ним казалось ему нарочитым и обусловленным лишь его высоким постом в иерархии Государства, а вовсе не его умом, изначальной добротой и другими превосходными человеческими качествами, которые он вынужден был тщательно скрывать, все время думая думушку о доверенной ему народом Родине.

И деньгами своими, которые он, прежде чем уйти «в политику», заработал исключительно честным трудом на золотых приисках и торговле апельсинами, Владимир не кичился тоже. Жил весьма скромно, все в том же Кремле, заняв крохотную каморку прямо за часами Спасской башни, отказавшись от всяких там вилл и других резиденций в пользу социальной справедливости и здорового, аскетического образа жизни. Спал на медвежьей шкуре, добытой им в Уссурийской тайге в порядке самозащиты, и казался самым счастливым человеком на земле. Подробности своей семейной жизни не афишировал, отчего их никто и не знал, мы с Гдовым тоже не знаем. А если и знаем, то никому ничего не скажем. Нам, признаться, его отчего-то жалко иногда бывает до слез, хоть он и наш персонаж всего-навсего в данном контексте и тексте…

…Внезапно в каморке включился скрин-экран, размером три на четыре метра, и Правитель Скруджев получил неприятную возможность созерцать на этом экране прыщавую физиономию своего племянника Борьки-диссидента, рослого кудрявого малого с бараньими глазами навыкат и высшим образованием.

— С наступающими праздниками вас, дядя Вова! Желаю вам хорошенько повеселиться во время тех счастливых дней отдыха, которые мы, оппозиция, вырвали у вашего правящего класса жуликов и воров во имя демократии, — нагло заявил он, приплясывая на легком морозце в окружении каких-то не то ряженых, не то полоумных молодых людей в грубых солдатских башмаках и разноцветных масках с узкими прорезями для глаз…

— Пошел в жопу, — коротко отозвался Скруджев, который знал Борьку с той поры, когда тот еще сидел на горшке, а Скруджев уже в Государственной Думе.

— Зачем же сразу в жопу, — обиделся Борька. — Вот вечно вы, дядюшка, так, а у меня между тем есть к вам разговор важного государственного значения…

— Вздор! Чепуха! Как вам ловчее бабки пилить — вот они все эти ваши «государственные разговоры», — проворчал Скруджев, выключая скрин-экран.

Немного помедлил и снова включил это чудесное изобретение отечественных ученых и производственников.

На экране вдруг нарисовался унылый малый, хлопающий ресницами и с преувеличенным вниманием, высунув от усердия язык, вглядывающийся в глубину айфона ли айпада — мы с писателем Гдовым плохо разбираемся в этой новой навороченной электронике. По тоже совершенно случайному совпадению его звали Дмитрием, как и нынешнего российского премьер-министра Медведева Д.А.

Правитель некоторое время внимательно, незамеченный, следил за ним и лишь потом спросил вкрадчиво:

— Ты, Митя, совсем дурной, что ли, на голову стал, после того как я пообещал, что когда-нибудь назначу тебя своим преемником?

— Это почему? — обиделся тот, кого он назвал Митей, убрав язык на место.

— По кочану и тьфу! — рассердился Скруджев. — Ты зачем, чихнот, разрешил Борьке со мной соединиться?

— Во-первых, выбирайте выражения, я — государственное лицо и полноправный член правящего тандема, — вспыхнул «преемник». — А во-вторых, он действительно звонил по делу…

— Яйцо ты, а не лицо, — скривился Скруджев.

— …и для начала хотел поблагодарить вас за то, что вы не наложили вето на проведенный им через Думу закон о том, что теперь в новогодние праздники страна всегда будет не работать ровно десять дней, и каждый житель ее теперь вечно будет получать на Рождество жареного гуся.

— Постой-постой, как это «проведенный им», когда его из Думы давным-давно выперли?

— У Бориса длинные руки, — многозначительно сказал Дмитрий и вдруг неожиданно не удержался от фрондерства: — И во многом руки эти — конструктивные, а мысли отражают чаяния народные…

— Выгнать и тебя, что ли, на фиг? — глядя на него, вслух раздумывал Скруджев. — Да уж больно ты честен, хоть и глуп. Пшел и ты домой есть гуся! С Новым годом, с Новым счастьем! Привет семье!

— А нельзя ли нам после Нового года немножко прибавить демократии? — вдруг неожиданно для Скруджева попросил его собеседник. — А то все кому не лень про нас говорят, что мы скоро будем как Северная Корея.

Но лишь потемневший экран был ему ответом.

Однако Митя не загрустил. Он пока еще был молод и полагал, что мы все когда-нибудь увидим, как Чехов, небо в алмазах.

А мы его и увидим. Как Чехов. Разве кто-то в этом сомневается?

— Вздор! Чепуха! — снова повторил Скруджев, оставшись в одиночестве. — Хватит, как говорится, сопли жевать. Им ведь чем больше делаешь хорошего, тем больше получаешь от них кусков дерьма, от этих бандерлогов. Гусей жрать, винище трескать, десять дней ни хрена не делать, и чтоб им еще зарплату повысили «до пристойного европейского уровня»! Европейцы гребаные! Ну, почему, почему же такое случилось, что в нашей стране, которая некогда являлась империей от моря до моря да и теперь насчитывает более двадцати четырех миллионов жителей, имеется лишь один честно работающий человек, и этот человек я? Все остальные в большей или меньшей степени ворье, коррупционеры, стяжатели, развратники, в лучшем случае — дураки. Вот будут все эти дни сидеть и пялиться в свой «зомбоящик», где мною специально для них разрешены на эти дни умеренные пошлость и бездуховность, лишь время от времени перемежаемые проповедями святейшего пастыря о. Станислава Кундяева, бывшего поэта, да исполнением Государственного гимна на его слова восемь раз в сутки. Кундяев, между прочим, тоже хорош батюшка, мля! Опять в какой-то скандал влип — не то с золотыми часами, не то с паленой водкой. С кем только не приходится работать! Но об этом позже, позже! Или никогда. Утро вечера мудренее!

И он, как Наполеон в шинель, завернулся в медвежью шкуру, собираясь предаться Морфею.

А в это время на улицах столицы было диво как хорошо! И вовсе даже не все люди «трескали винище», неправда это! Многие граждане катались на коньках, сочиняли к новогоднему застолью стихи и шарады, дамы прогуливали собачек, мужчины несли на себе груз новогодних елок, «шестидесятники» во предвкушении обильного ужина мурлыкали