Читать книгу "Дела плоти. Интимная жизнь людей Средневековья в пространстве судебной полемики - Ольга Игоревна Тогоева"

предполагавшая брак между мужчиной и обесчещенной им девицей и зафиксированная впервые в Lex Ribuaria.* * *

Как известно, закон рипуарских франков создавался постепенно, с VI по VIII в., и регламентировал повседневную жизнь подданных королевства Австразии. Его возникновение, таким образом, относилось по большей части к правлению Дагоберта I (629–639), а вернее – к тому времени, когда правитель франков поставил королем Австразии своего старшего сына Сигиберта, т. е. к 30-м гг. VII в. Текст памятника исследователи условно делят на три части, первые две из которых признаются наиболее древними[388]. Именно сюда оказался включен пассаж о возможном браке между насильником и его жертвой: ему был посвящен § 18 главы 61. И хотя считается, что ранние установления Lex Ribuaria во многом опирались на Lex salica, сравнение двух источников не подтверждает заимствование интересующей нас нормы.

В законе салических франков ни слова не говорилось о выборе между мечом и веретеном. Здесь имелось лишь весьма туманное указание на случаи похищения: если «свободная девушка добровольно последует за рабом, она лишается своей свободы», «свободный, взявший чужую рабыню, несет то же самое наказание»[389]. Что же касается преступлений на сексуальной почве, то и в этих параграфах Lex salica не сообщала ничего о возможности заключения договора между истцами и ответчиками[390]. Таким образом, столь любопытная правовая норма, как выбор между мечом и веретеном, совершаемый самой жертвой изнасилования с согласия ее родных, стала, вероятно, результатом творчества легистов непосредственно из окружения Дагоберта I и явилась отзвуком некоего неписаного обычая, известного по более ранней повседневной практике рипуарских франков.

Важно при этом отметить, что использованные в Lex Ribuaria для указания на меч и веретено термины обладали совершенно недвусмысленными сексуальными коннотациями. Spado означал прежде всего скопца[391], и смерть насильника, таким образом, приравнивалась в правовом отношении к его кастрации: с точки зрения составителей законов, эти наказания являлись равноценными. Что же касается cunnus, то этим словом описывался прежде всего женский половой орган или же распутная женщина[392]. Иными словами, интересующий нас пассаж прозрачно намекал, что даже выбрав веретено и став законной супругой своего обидчика, обесчещенная девица приобретала вместе с тем репутацию проститутки.

Именно такой смысл был, в частности, заложен в рассказ анонимного автора «Книги предательств Франции, совершенных против Бургундского дома», созданной после 1464 г. и носившей ярко выраженную пробургундскую направленность. По сути сочинение это представляло собой хронику сложных отношений, в которых пребывали королевство и герцогство в период Столетней войны, а потому большое внимание оказалось здесь уделено фигуре Жанны д'Арк. В трактовке ее образа, безусловно, чувствовалось сильное влияние хроники Ангеррана де Монстреле[393], однако один пассаж выделялся особо. По всей видимости, он был полностью выдуман автором «Книги предательств», поскольку ни в одном ином источнике первой половины XV в. ничего похожего не встречалось.

Аноним сообщал своим читателям о ненависти, которую испытывали к Жанне д'Арк ее противники и которую всячески пытались ей продемонстрировать. Они обзывали ее, рассказывали всяческие небылицы о ее прошлом, а некий английский капитан, прослышав об успехах Девы, приказал изготовить для своего войска совершенно особый штандарт. Его белое поле было покрыто изображениями пустых коклюшек, а в середине красовалась прялка со льном, с которой свисало веретено. По краю же полотнища шли вышитые золотом слова: «Иди [к нам], красавица!». По мнению автора, эта фраза означала, что англичане «вновь засадят Жанну за пряжу – как они и поступили, послав ее на костер в Руане и обратив в пепел»[394].

Выдуманный девиз, вне всякого сомнения, отсылал к широко распространенным в XV в. слухам о том, что французская героиня являлась обычной армейской проституткой. Данное обвинение, среди прочих, пытались выдвинуть против нее и на процессе 1431 г.[395] В сообщении же о том, что англичане все-таки добились своего и «засадили Жанну за пряжу», т. е. казнили ее, мог обыгрываться как раз выбор между веретеном и мечом, сделанный девушкой. Она сама предпочла крестьянскому образу жизни (ткачеству) военную карьеру и ее главный символ – меч, который и привел ее в конце концов к смерти. (Илл. 20)

Тот же самый выбор обыгрывался еще в одном, на сей раз совершенно художественном тексте, посвященном Орлеанской Деве, – в поэме, созданной в 1489 г. Октавианом де Сен-Желе, придворным поэтом Карла VIII, происходившим из Сантонжа. Сложно сказать, опирался ли в данном случае автор на «Книгу предательств Франции», однако главный посыл его был предельно ясен: героиня выбирала меч, «пронзающий и защищающий», и именно его, а не веретено, носила на боку[396].

Октавиан писал уже на среднефранцузском языке, однако термин quenouille, который он использовал для обозначения веретена, также обладал вторым значением. Часто он служил обобщающим и весьма двусмысленным эквивалентом для слов «супруга», «замужняя женщина», о чем свидетельствуют, к примеру, средневековые французские поговорки. Так, фраза «Избежать веретена» (Eviter la quenouille) подразумевала невозможность передачи престола (земли и титула) особе слабого пола. «Поиметь два веретена» (Porter deux quenouilles) говорили о двоеженце[397]. Выражение «Ни пакли возле огня, ни девушек рядом с баронами» (Ny les étoupes proches aux tisons, ny moins les filles près les barons) означало, что пакля, оставшаяся на веретене, суть то же самое, что и мужчина, оказавшийся возле женщины: оба хорошо горят, т. е. гибнут[398]. Вместе с тем в бургундском комическом трактате «Евангелия от прях» (Evangiles des quenouilles), созданном в 1470-е гг., то же самое определение относилось к главным героиням – бывшим распутницам и проституткам, а ныне умудренным опытом старухам, делившимся своими знаниями обо всем на свете, коротая вечера за прялкой[399].

Таким образом, двусмысленность «веретена», раз появившись на средневековой сцене, уже никуда с нее не исчезала. (Илл. 21) Сохранялась она и в более позднее время. Так, в своде 1506 г. городского права Золотурна, расположенного в одноименном кантоне Швейцарии, упоминалась норма, согласно которой муж мог прогнать свою неверную супругу, выделив ей из всего имущества одно лишь веретено (quenouille)[400]. А Клод Дю Боск де Монтандре, издавший в 1652 г. трактат о правовом положении регентш Франции, сравнивал с веретеном королевский скипетр, попавший в их руки[401].

Думается, что в основе этих – правовых или же, напротив, художественных текстов – вполне мог лежать приведенный выше короткий пассаж из Lex Ribuaria. Впрочем, отголоски того же самого обычая мы, как кажется, встречаем и в более ранних источниках – например, в уже упоминавшихся эдикте Ротари VII в.[402] или жизнеописании Людовика Святого Жана де Жуанвиля начала XIV в.[403]

Что же касается возможных истоков данной правовой нормы, то особый интерес в этой