Читать книгу "Азбука легенды. Диалоги с Майей Плисецкой - Семен Гурарий"

Можно ли научить человека таланту?

Талант – загадка. Обучить ему нельзя. Есть вещи, на которые немыслимо ответить. Вот вам пример из другой области: на одном приеме в Индии, за ужином, мы ели вилкой и ножом, а индийцы – руками. На что Джавахарлал Неру заметил: «Это блюдо кушать вилкой – все равно что любить через переводчика».

Долгие десятилетия советский балет жил как бы в изоляции. Когда стал выезжать на Запад, началось новое триумфальное шествие советского балета по музыкальным сценам мира. Ваши же первые выступления в Париже вдвоем с Николаем Фадеечевым и с французским балетом вообще не имели аналога. Такого фурора не переживала, по описанию прессы, даже знаменитая труппа Гранд-опера: занавес поднимали под несмолкающие аплодисменты 28 раз… Может быть, существует формула успеха?

Успех – он или есть, или нет. Яркий пример: Галина Уланова. Ее стиль – это трепетность, невесомость, трогательность, беззащитность. Этот стиль она успешно провела через всю свою жизнь. Но это было всегда одной краской. Как бы один образ. В советское время это было замечательно, потому что когда вокруг сумасшедший дом – на сцене должен быть такой ангел. Хотя она была совсем не ангел в жизни. Впрочем, это другой вопрос. Говорят, скромность украшает человека. Да, но об этом надо кричать. Это про Уланову. Вот все и кричали, какая она была скромная. По характеру она была кремень. Сдержанная, редко срывалась. А если и срывалась, то тихо.

Кстати, в недавнем новом фильме «Одиночество Богини» об Улановой Цискаридзе рассказывал…

Кто? Ах, Цискаридзе, ну как же, он все знает, как Вульф. А что за фильм? Я не видела, как-то пропустила.

Вас там вспоминали.

В связи с чем?

В ряду с Улановой, что таких звезд сейчас нет. Неплохой фильм, авторы попытались представить Уланову не пафосно, а в обыденной жизни. Более человечно. Что она была великая молчунья в жизни. Но что меня поразило, что ее никто никогда не видел плачущей и вдруг на старости лет, по рассказу Цискаридзе, ее кто-то обидел, накричал, и она плакала за кулисами.

Знаете, это верно: на моей памяти она никогда не плакала. Однажды на нее кричала Фурцева, когда она отказалась возглавлять жюри конкурса балета и когда назначили вместо нее Григоровича. Но это было, наверное, сорок лет назад. Она мне сама сказала, что она не позволит никому на нее кричать. Можно себе представить, почему Фурцева кричала. Это в связи с лауреатскими премиями на конкурсе, кому дали, кому – нет. Своим нужно было только давать.

Нет, это имелось в виду в последние годы ее жизни, когда она работала уже педагогом-репетитором. Ее кто-то обидел.

Кто же, интересно, мог на нее кричать? Кто бы осмелился? Обидеть ее могли, но кричать – это вряд ли. Но может быть, что-то и было, я ведь не все знаю. Дело в том, что ее все годы «дули, дули» и наконец все ее воспитанницы от нее ушли, как-то она репетировала скучно. Тогда Уланова осталась одна. И она сказала: «Вот проклятье, зачем я ушла из Ленинграда?» А там было бы то же самое, она этого просто не понимала. Она думала, что ее будут до конца жизни «дуть», а это вдруг прекратилось, потому что новым людям она как-то не очень стала нужна.

Но в фильме ее показали не иконой и что она сама до гастролей в Лондон не думала даже, что иконой стала.

О-о… на это была положена вся жизнь, чтобы это сделать. Но это такая хитрость, питерская, между прочим. Она держалась как икона всегда.

О ней, на мой взгляд, очень интересно говорил режиссер Белинский, что у нее не было чувства юмора. В принципе не было.

Вообще это похоже на правду.

Он как-то выразился: «Вы меня правильно поймите, у нее юмор сталинский был».

Сталинский?

Что-то в этом духе…

Этого я не знаю. Она по крупице собирала свой имидж. По крупице. Из минимума сделала максимум. Не упустила ни одного шанса. Когда-то давно кто-то сказал об Улановой и Шелест: разница между ними в том, что перед Улановой двери все время не только раскрывают, но и после ее прохода закрывают, а у Аллы Шелест просто перед носом двери закрываются.

Но Вы ее не боялись?

Я как-то и не понимала опасности. Шла на нее. Какие-то случаи описаны в моей книжке. Одно время Галина Сергеевна со мной репетировала. И тут же сделали фильм. Довольно мило все получилось. Так было, кстати, всегда: если она что-то делала, это тут же снимали на пленку. Так вот, я имела неосторожность спросить ее: «А вам понравился фильм, Галина Сергеевна?» Она поджала губы, и на следующий день… фильм исчез.

Чувствовала ли она внутренне конкуренцию?

Конечно, она же не мертвая была. Но интересно, что она новое не только не понимала, но и просто не воспринимала. Однажды она сказала Белле Ахмадулиной, написавшей обо мне стихотворение: «…я ничего не поняла в вашем стихотворении, кроме того, что обо мне так никто никогда не напишет». Что это было – зависть? Не знаю.

Та, в сумраке превыспреннем витая,кем нам приходится? Она нисходит к нам.Чужих стихий заманчивая тайнане подлежит прозрачным именам…

Замечательное стихотворение… Вблизи гениев можно не только обжечься, но и сгореть. Не от того, что тебя притесняют или обижают, а просто не все выдерживают градус напряжения.

Может быть. Как писал Маяковский: «…когда мы умирали под Перекопом и некоторые даже умерли…» Так и в отношении меня могу сказать, что многие умирали от зависти ко мне, а некоторые даже «умерли».

Интересный советский феномен – объединять наиболее выдающихся деятелей политики и культуры «парами»: Маркс – Энгельс, Ленин – Сталин, Рихтер – Гилельс, Ботвинник – Смыслов, ну и так далее, бесконечно, вплоть до Путина – Медведева…

В балете тоже объединяли Уланову с Лепешинской. Меня ставили в пару со Стручковой.

А вы знаете, для массы первая балетная пара звучала по-другому: Уланова – Плисецкая.

Ну, это для массы. Хотя масса всегда, кстати, и права бывает. Но для официоза пары были те, которые я назвала. И нам со Стручковой всегда давали одновременно и звания, и другие награды. Поэтому когда мне вручили Ленинскую премию и, так сказать, оторвали от нее, для моей «напарницы», конечно, это был удар. Она этого не могла пережить, так как считала себя лучше всех…

Словом, успех нельзя повторить или передарить. Копия – не оригинал. Советы тоже вряд ли помогут: рецептов у меня нет. Я не скрываю. Никаких формул не существует, как их ни называйте: формула успеха, формула жизни. Да, меня уже спрашивали как-то о формуле жизни. Разве может быть секрет? Это не потому, что я ее скрываю.

Случай? Говорят, если бы Бетховен остался в Бонне и не поехал в Вену, он не стал бы Бетховеном. Представьте себе, Вы начали танцевать в Ташкенте и остались бы там.