Читать книгу "Гретель и тьма - Элайза Грэнвилл"

– Я поговорю сегодня с Лили, чуть погодя, – сказал Йозеф. – Она завтракала?

– Нисколечко. И вчера вечером не ела. Ее светлость нос воротит от всего, что я ей предлагаю.

Он слегка откашлялся.

– Надеюсь, вы не станете на нее дуться за отсутствие здорового аппетита. У нее хрупкое телосложение.

– Тощая, в смысле? – Гудрун бессознательно огладила себя по грандиозному фасаду. – Тут кто хочешь исхудает, если одним воздухом питаться.

– Ну, – Йозеф вдумчиво и осторожно подбирал слова, – я бы сказал, стройная. Вы считаете, она сегодня здоровее?

– Спуститься к вам в кабинет без всяких вчерашних рассусоливаний ей здоровья хватит. Не пристало нам потакать ее капризам.

– У вас и так столько работы, что нет никакой необходимости всем этим заниматься, – сказал Йозеф мягко, уловив это подчеркнутое «нам». – Я в своей многолетней практике уже принимал женщин без сопровождения.

– Я считаю это своим долгом, герр доктор. – Гудрун уставилась на свои руки. – Кто его знает, что у них на уме, у девиц этих, – уверена, вы меня понимаете, – и я себе никогда не прощу, если фрау доктор Бройер огорчит хотя бы намек на скандал.

В сердцевине истерического невроза Лили, конечно же, то самое чудовище. Йозеф упрекнул себя за подход к ее расстройству в упрощенческих образах прыгучего рогатого бесенка из детства. Он коротко осмыслил латинское слово monstrum — угрожающее или противоестественное событие, Божественное предзнаменование грядущего несчастья, – но отмел его как не имеющее отношения к делу. В современном языке слово могло означать физический дефект или уродство, вплоть до гротескного безобразия. А может означать и явное отклонение от нормальных размеров. Однако случайные броски игральной кости, какие позволяла себе Природа, производили существ бесконечно разнообразных по форме, а чудовища, наделенные обычной человеческой внешностью, – может, самые опасные, и куда вероятнее, что этот человек вызывал ужас, отвращение и страх своим поведением или характером. Йозеф вспомнил, что Ринуик Уильямз26, на вид человек смирный, получил прозвание «Чудовище» – он бродил когда-то по лондонским улицам с обоюдоострым ножом, раня добропорядочных женщин, портя им одежду. И там же, в Лондоне, был еще этот Убийца из Уайтчэпела27, «Кожаный фартук», – вот уж и впрямь чудовище: не пойман десять лет и совершает кошмарные, леденящие душу убийства.

Несмотря на ранения горла у Лили, Йозеф сомневался, что это как-то связано с нападением на девушку, однако, разумеется, осознавал кое-какие занятные параллели между Веной и Лондоном этих последних месяцев столетия. Как и Австрия, Англия переживала наплыв обедневших иммигрантов. В лондонский Ист-Энд – и без того нищий район, сравнимый с Леопольдштадтом, – перебирались в основном ирландцы, но было там и множество беженцев-евреев со всей Восточной Европы. В создавшейся перенаселенности и нищете расцвел расизм – приезжие притащили его на закорках вместе с чахлыми пожитками, как домового из народной сказки.

Йозеф еще пребывал в раздумьях о том, сколько времени потребуется такому расизму, чтобы войти в привычную наезженную колею, когда Гудрун, для проформы постучав, распахнула дверь и чуть ли не впихнула Лили в комнату. Он поднялся ей навстречу. Старуха вела себя так, будто Лили упиралась, но девушка не выказала никаких признаков сопротивления, напротив – сделала несколько шагов вперед и замерла почти без движения, словно ожидая указаний. Сегодня на ней была серо-голубая юбка, чуть длиннее нужного, она мела пол, но подчеркивала стройность Лили, и девушка напомнила Йозефу Афродиту, восстающую из волн. Пенное кружево блузки с высоким воротником скрывало отметины у нее на шее. Его взгляд врача отметил, что цвет кожи улучшился, а глаза – радужки и впрямь были почти бирюзовые – смотрелись ярче, яснее. Но мужской его взгляд зацепился за красоту Лили, таинственно бо́льшую, нежели простая сумма ее составляющих, и его охватила потребность заговорить об этом, одарить комплиментом и получить в награду застенчивую улыбку. Тихое старческое бурчанье Гудрун, двигавшей кресло к окну, где посветлее, подтолкнуло его ограничиться лишь фразой:

– Хорошо выглядите сегодня, Лили. – Не получив ответа, он знаком велел ей сесть.

Лили подчинилась, выбравшись из тени на яркий солнечный свет, и ее короткие кудряшки засияли. Золотой агнец, подумал Йозеф и вновь попытался вспомнить живописное полотно, которое она ему напоминала, – современную картину, точно как-то связанную с движением Сецессиона.

– Эта бестолковая девушка отказывается покрыть голову, – сказала Гудрун, копаясь в своей рабочей корзине.

– Я как механический соловей императора, – пробормотала Лили, не сводя глаз с точки на стене напротив. – Машины лишены тщеславия. – Глаза ее блеснули, и Йозеф, любопытствуя, что же привлекло ее внимание, повернул стул и увидел, что в дом пробралось еще несколько бабочек. Он уже поговорил о них с Беньямином. Капуста явно пострадала – листья превратились в кружевные скелеты; если гусениц больше, чем можно собрать вручную, придется купить немного мышьяковокислого свинца.

– Машины? – Гудрун насмешливо фыркнула. – Не видала я машин, которым надо было посещать Wasserklosett. А ты туда ходила. Дважды. Разве нет?

– Гудрун, прошу вас… – запротестовал Йозеф.

– Ха, – сказала Гудрун. – Что вошло, должно выйти вон. – Она отмотала кусок поясной резинки с картонки и, нисколько не смущаясь, извлекла обширное исподнее, нуждавшееся в починке у талии.

Йозеф развернул стул спинкой к этой демонстрации низменной домашней работы. Как это было принято в его практике, он сосредоточил все внимание на пациентке.

– Как вы себя чувствуете сегодня, Лили? Надеюсь, спали хорошо? – Ответа не последовало, но звяканье шитья Гудрун подтолкнуло его к дальнейшим расспросам. – Удалось ли вам вспомнить что-нибудь еще? Кто на вас напал? Откуда вы сами? – Он подождал. Пылинки кружили за ее головой. Дремотная осенняя муха сонно ползла по оконной раме. – Или ваше настоящее имя, быть может?

Молчание. Йозеф вздохнул. Обыкновенно его пациентки в присутствии сочувственного слушателя с удовольствием делились информацией куда пространнее необходимого – их радовала возможность поведать свои горести и разнообразные печали, осторожно озвучить надежды и мечты, говорить, говорить, еще и еще. «Лечение беседой», – подумал он с усмешкой, но тут же пожалел об этом. С упавшим сердцем Йозеф вспомнил суровые приказы, которые отдавал на прошлом сеансе. Роль сержанта на плацу давалась ему нелегко. Он возвысил голос, произнося каждое слово столь отчетливо, что получилось резкое стаккато, от которого Гудрун охнула и уронила шитье.

– Отвечайте на мои вопросы немедленно, Лили. Быстро говорите: вы вспомнили свою фамилию?

Она ошарашенно уткнула взгляд в пуговицы у него на жилете.

– Я же говорила вам – у нас нет имен. Нам хватает номеров. – Йозеф глянул на смазанные цифры у нее на обнаженной руке, но промолчал.

– Что ж. В таком случае будем и дальше звать вас Лили. – Он откинулся на спинку кресла, но передумал, вновь сел прямо, выбрал более формальный тон и позу, подходящую для командного лая. – Перейдем к вашим родителям, Лили. Начнем с матери.