Читать книгу "Правила крови - Барбара Вайн"

Просто невероятно, какой грубой может быть Ее Величество. Она без всякого смущения и какой-либо застенчивости заявила мне, что сомневается в способности принца стать отцом. Тут она, конечно, ошибалась, поскольку герцогиня Олбани родила дочь — несомненно, носительницу заболевания, — а затем и сына, после чего ее муж встретил преждевременную смерть. Когда Ее Величество обсуждала со мной будущее Леопольда, касаясь в основном различных методов (прикладывание льда, катетеризация, отдых), которые я предлагал для облегчения его неизлечимого состояния, — она, если хотите знать, верила, что сын «это перерастет», — королева вдруг заговорила обо мне, заметив, что мне самому пора подумать о браке. Должно быть, я уже приближаюсь к сорока, сказала она, чем весьма мне польстила, сбросив пять лет. Затем несказанно изумила меня, процитировав Шекспира! Она посмотрела мне в глаза и заявила, что я не должен «дожить до гроба, не снявши копий с этой красоты»[24]. Вы, мой дорогой Коуч, единственный человек (мужчина или женщина), которому я рассказал об этих экстраординарных событиях. Как вам известно, три года спустя я женился, хотя мое решение и выбор жены никак не были связаны с советом Ее Величества.

Это единственное упоминание о жене в письмах и блокнотах Генри, если не считать записей в дневнике, сделанных в соответствующее время: «Э. родила дочь», а позднее «Э. родила сына». Разумеется, это почти ни о чем не говорит. Генри был викторианцем и, подобно большинству мужчин из верхнего среднего класса викторианской эпохи, проводил четкую границу между работой и семейной жизнью, вплоть до того, что считал свои дневники хранилищем профессиональных обязательств, а письма — дружеской откровенностью мужчин. Но все это ни в коем случае не указывает, что Генри женился на Эдит Хендерсон не по своей воле; на самом деле он ее любил.

* * *

Тем не менее во время женитьбы принца Леопольда на Хелене Вальдек-Пирмонт Генри был влюблен в Оливию Флоренс Шарлотту Бато — или очень умело имитировал нежные чувства. Девушка также ни разу не упоминала его имени в дневниках и письмах, в отличие от ее отца и матери, причем они писали о его визитах в их лондонский особняк, а также в загородный дом Грассингем-Холл в Норфолке. По всей видимости, Генри встречался с ними и раньше, но первая запись об этом в его дневнике относится к марту 1882 года. Генри отмечает: «Ужинал с сэром Джоном Бато на Гросвенор-сквер». На странице дневника напротив этого дня есть кое-что еще: пентаграмма, свидетельствующая о послеобеденном визите к Джимми Эшворт.

Генри еще раз ужинает с Бато в апреле, а затем в мае, за два дня до двухнедельного пешего путешествия по Швейцарии, а через неделю после возвращения едет на верховую прогулку в Гайд-парк вместе с «леди Бато и ее дочерями». Нигде нет никаких сведений о том, как он познакомился с семьей Бато, не говоря уже об отношении к ним. Однако в начале октября того же года Генри «поехал в Норфолк на охоту», и хотя он не упоминает, где остановился, запись заканчивается словами о том, что «Грассингем-Холл очень красив». В сентябре будущий лорд Нантер устраивал званый ужин в своей квартире на Уимпол-стрит, вероятно, после возвращения с Чалкот-роуд, потому что на этой странице тоже присутствует пятиконечная звезда. Этот званый ужин первый, когда-либо упоминаемый в дневнике, и Генри перечисляет гостей, причем в строгом алфавитном порядке: мистер и миссис Аннерли, сэр Джон и леди Бато — вот оно, опять — «с дочерями», доктор Барнабас Коуч, доктор и миссис Виккерсли. Кто такие Аннерли и Виккерсли? Время от времени их имена появляются в дневнике, но без всяких указаний на то, кто они такие. Генри не отступил от принятых правил, пригласив равное число мужчин и женщин. Однако из дневника выясняется один важный факт — по викторианским меркам Генри часто виделся с Оливией.

В октябре Констанс Бато пишет своей подруге Хелен Милнер:

Сегодня утром пришел с визитом доктор Нантер, якобы справиться о здоровье мамы, но у мамы, о чем доктор должен был знать, всего лишь обычная простуда, и ей даже нет нужды оставаться в постели. Истинная причина — увидеть Оливию, которой, если хочешь знать, не было дома. Поэтому он придет завтра, разумеется, чтобы навестить маму, чье здоровье его беспокоит, и принести какое-то лекарство от воспаления горла.

Доктор Нантер очень красив, очень приличен, очень умен и очень стар. Вернее, очень стар «для наших юных глаз», как говорит мама. Должно быть, ему сорок пять. А Оливии всего двадцать два. Плохо то, что она начинает волноваться, что стареет и упускает свои шансы. Понимаешь, она выходит в свет уже четыре года, но никто из тех, кто вызывает у нее симпатию, не сделал предложения. Доктор ей нравится, и Оливия расстроилась, узнав, что он приходил в ее отсутствие. Мама и папа хотели бы их соединить. Мама — она сама старая — называет доктора Нантера молодым человеком «в расцвете лет». Ее единственное возражение, насколько я понимаю, состоит в том, что он живет в квартире над своим кабинетом в немодном (по мнению мамы) районе на Уимпол-стрит.

Но Генри подумывал о переезде. Датируемая началом декабря запись в дневнике под большой, тщательно вырисованной пентаграммой сообщает, что он смотрел выставленный на продажу дом на Грин-стрит, в районе Мейфэр. Вероятно, дом пришелся бы по вкусу леди Бато, но Генри его не купил и в феврале осматривал уже другой, на Парк-лейн. Мог ли он позволить себе содержание дома в Мейфэр? Конечно, ему в наследство досталась шерстяная мануфактура в Годби, но лучшие времена фабрики давно миновали. Задолго до смерти отца Генри на фабрику взяли управляющего, но под его руководством дела пошли совсем плохо, и падение производства, помимо всего прочего, стало причиной ужасных страданий и бедности среди фабричных рабочих. Генри было бы трудно найти покупателя на дом, и выручить за него удалось бы немного. И действительно, Генри сохранил дом, который в конечном счете стал загородной резиденцией семьи Нантер. Годби-Холл продал мой отец в 1970 году — за гроши.

Таким образом, у Генри не хватало средств, чтобы иметь дом в престижном районе. Все это могло измениться, женись он на Оливии Бато — ее личный капитал составлял тридцать тысяч фунтов, что в 1880-х было громадной суммой. Почти всеми сведениями о семье Бато я обязан (так пишут в выражении признательности) Стенли Фарроу. Мой прадед, как обычно, рассказывает потомкам очень мало, причем в дневнике об этом нет ни слова. Потому что это не затрагивало его чувств? Потому что ему было безразлично? Или Оливия никогда не значила для него слишком много и он выбросил ее из головы после того, как познакомился с Хендерсонами?

Стенли Фарроу подошел ко мне в гостевой комнате Палаты лордов, где мы с двумя другими независимыми депутатами решили пропустить по стаканчику, и довольно нерешительно наклонился ко мне, опираясь рукой на красную кожаную спинку свободного стула за нашим столиком. Я подумал, что ему нужен стул, поскольку бар был переполнен, и сказал: «Конечно», — чем, похоже, озадачил его.

— Мне не нужен стул. Я лишь хотел сказать, что видел ваше объявление в «Таймс» и, кажется, могу сообщать вам кое-какую информацию. Хотя, конечно, все это может оказаться ерундой.